Лиза Смит - Дневники Стефана. Жажда крови

А пока мы бежали сквозь заросли, вспугивая белок и мышей, и ток их крови ускорялся из-за близости хищников. На дальнем конце кладбища послышались ржание и лошадиный храп.

— Давай, — я рывком поднял Дамона на ноги, — мы должны двигаться.

Я слышал удары сердца, чувствовал запах железа и дрожь земли. Я знал, что толпа боялась меня больше, чем я ее, но, тем не менее, выстрелы пугали меня и заставляли рваться вперед. Из-за слабости Дамона мне приходилось почти тащить его на себе.

Раздался треск выстрела — намного ближе. Тело Дамона напряглось.

— Демоны! — Голос Джонатана Гилберта прорезал лес. Еще одна пуля просвистела рядом, задев мое плечо. Дамон обвис у меня на руках.

— Дамон! — Имя вышло таким похожим на «демон», что мне стало страшно. — Братишка!

Я потряс его, а потом снова потащил туда, где были лошади. Но, хоть я и только что поел, мои силы были небеспредельны, и звуки погони слышались ближе и ближе.

Наконец мы добрались до конца кладбища. Там к железным столбикам ограды было привязано несколько лошадей. Они били копытами и натягивали тугие привязи, выгибая шеи. Среди них была угольно-черная кобыла — моя старая лошадь Мезанотт. Завороженный, я уставился на нее. У кого же хватило смелости ее оседлать? Всего несколько дней назад я был единственным наездником, которому она доверяла.

Снова послышался топот. Я оторвал взгляд от лошади — сейчас не время для сантиментов — и вытащил из-за голенища принадлежавший отцу старый охотничий нож. Это была единственная вещь, которую я прихватил во время последнего посещения Веритас, нашего семейного поместья. Отец всегда носил нож с собой, хотя мне и не приходилось видеть, чтобы он им пользовался. Он не привык работать руками. Но в моих глазах нож воплощал силу и власть, присущие моему отцу.

Я провел лезвием по привязи Мезанотт, но на веревке не осталось ни малейшего следа. Посмотрев вниз, я впервые как следует разглядел этот нож: отполированный до парадного блеска тупой клинок, не способный разрезать даже шпагат. «В самый раз для отца», — с отвращением подумал я, швыряя нож на землю и хватая веревку голыми руками. Шаги становились все ближе, и я испуганно оглянулся. Хорошо было бы отвязать всех лошадей, чтобы Джонатан и его люди не смогли ими воспользоваться, но на это просто не оставалось времени.

— Здравствуй, девочка. — Я погладил Мезанотт по изящной шее. Она нервно била копытом, и сердце у нее колотилось. — Это я. — Я рывком сел в седло. Она попятилась; неудивительно, что я сильно ударил ее каблуками. Готов поклясться, я слышал треск ломающегося ребра. Она мгновенно сдалась, и я направил ее к Дамону. — Ну!

В глазах Дамона промелькнуло сомнение, но он ухватился за широкую спину Мезанотт и вздернул себя в седло. Не знаю, был ли это страх или инстинкт, но его готовность бежать подарила мне надежду, что нам все-таки не придется умирать.

— Убить их! — Кто-то швырнул в нас горящим факелом, описавшим дугу и ударившимся о траву у копыт Мезанотт. Трава тут же загорелась, и Мезанотт шарахнулась в другой конец карьера. Послышался стук копыт — это преследователи оседлали других лошадей и теперь висели у нас на хвосте.

Раздался ружейный выстрел, а за ним звон тетивы. Коротко заржав, Мезанотт взвилась на дыбы. Дамон чуть не упал, но успел вцепиться в лошадиную шею, а я дернул за кожаные ремни, пытаясь нас удержать. Всего через несколько шагов лошадь снова встала на все четыре ноги. Когда Дамон выпрямился, я увидел тонкую деревянную стрелу, торчавшую из лошадиного бедра. Это было умно. На таком расстоянии шанс ранить лошадь гораздо выше, чем шанс поразить одного из нас в сердце.

Низко пригнувшись, мы галопом неслись под нависающими ветвями. Мезанотт была сильной лошадью, но она берегла левую ногу, куда вошла стрела.

Струйка моей собственной крови стекала с виска и пачкала рубашку, а хватка Дамона на моей талии становилась все слабее.

Но я гнал Мезанотт вперед. Я полагался на инстинкт, на что-то более глубокое, чем разум и планы. Я как будто чувствовал запах свободы и должен был только верить, что приведу нас к ней. Я натянул повод и свернул из леса в поле за поместьем Веритас. В любое другое дождливое утро я увидел бы в окне нашего старого дома свет лампы, окрашивающий неровное стекло в оранжево-золотой цвет заката. Горничная Корделия пела бы в кухне, а кучер отца Альфред нес бы стражу перед входом. Мы с отцом в дружелюбном молчании сидели бы в утренней столовой. Теперь от поместья осталась только оболочка: темные окна, безжизненный парк. Веритас стояло пустым всего неделю, но казалось, будто поместье заброшено уже многие годы.