Стивен Кинг - Зеленая Миля

Тридцать пять лет спустя, а может и того больше (но не меньше тридцати пяти, это уж точно), я наткнулся на ее фамилию в разделе некрологов, под фотографией худой чернокожей старушки с седыми волосами и в очках в роговой оправе. Последние десять лет Беверли прожила на свободе, говорилось в некрологе, практически в одиночку поддерживая на плаву библиотеку маленького городка Рейнс-Фоллз. Она также преподавала в воскресной школе и пользовалась в этом захолустье всеобщим уважением. Предварялся некролог заголовком «БИБЛИОТЕКАРЬ УМИРАЕТ ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА». А ниже самым мелким шрифтом указывалось: «Отсидела двадцать лет в тюрьме за убийство». Глаза Беверли за стеклами очков остались прежними. Большие сверкающие глаза женщины, которая и в семьдесят лет не колеблясь полоснет опасной бритвой, если того потребуют обстоятельства. Убийцы узнаются сразу, даже если они заканчивают свой век библиотекарями в Богом забытых городках. По крайней мере узнаются теми, кто провел рядом с убийцами столько же лет, сколько я. И лишь один раз я задался вопросом: а в чем суть всей моей работы? Потому-то, наверное, я все это и пишу.

Широкий коридор между камерами блока Е покрывал линолеум цвета перезрелого лайма, отчего в «Холодной горе» его называли не Последней милей, как в других тюрьмах, а Зеленой. Тянулся он с юга на север, если мне не изменяет память, аж на шестьдесят больших шагов. Один конец коридора упирался в изолятор, другой оканчивался Т-образным перекрестком. Поворот налево означал жизнь, если считать таковой прогулки по залитому солнцем тюремному двору. Многие и считали, проводя в тюрьме год за годом и не испытывая никаких видимых неудобств. Воры, поджигатели, насильники разговаривали, прохаживались, обделывали свои мелкие делишки.

С правым поворотом дело обстояло иначе. Сначала вы попадали в мой кабинет (на зеленый ковер, который я все хотел поменять, да так и не дошли руки) и проходили мимо моего стола, осененного двумя флагами: американским — слева и штата — справа, держа путь на дальнюю стену с двумя дверями. Одна вела в маленький туалет, которым пользовались я и надзиратели блока Е (иногда и начальник тюрьмы Мурс). Вторая приводила в помещение, похожее на чулан или кладовую. Там и обрывалась жизнь тех, кто проходил Зеленую милю. Миновав ее (дверь низкая, мне приходилось наклоняться, а Джон Коффи и вовсе согнулся в три погибели), человек попадал на небольшую площадку и по трем бетонным ступеням спускался на деревянный пол. Отопление отсутствовало, а от неба комнатушку отделяла все та же металлическая крыша. Поэтому зимой изо рта шел пар, а летом здесь дарила жуткая жара, от которой при казни Элмера Манфреда, то ли в июле, то ли в августе тридцатого года, девять свидетелей лишились чувств.

На левой стороне кладовой (опять левой!) властвовала жизнь. Инструменты в специальных шкафах, запертых на амбарные замки (словно хранились в них винтовки, а не лопаты и мотыги), мука, крупы, другие непортящиеся продукты, мешки с семенами для весенних посадок на тюремном огороде, коробки с туалетной бумагой, стопки бланков для тюремной канцелярии… даже белый порошок для разметки футбольного и бейсбольного полей. Имелась в тюрьме площадка, именуемая Лугом, на которой заключенные осенью играли в эти игры.

Справа же царствовала смерть. Там, вознесенная на деревянный постамент в юго-восточном углу кладовой, стояла Старая Замыкалка. С мощными дубовыми ножками, широкими дубовыми подлокотниками, впитавшими пот ужаса десятков людей, сочащийся из всех пор в последние минуты их жизни. Металлический колпак свешивался со спинки, словно шлем в книжке комиксов о рыцарях короля Артура. От колпака отходил шнур, исчезая в кольцевом изоляторе-уплотнении, встроенном в стену из шлакоблоков. У одной из ножек Старой Замыкалки стояло ведро из оцинкованной жести. В нем лежал кусок губчатого материала, вырезанный по контуру металлического колпака. Перед казнью губка пропитывалась соляным раствором для обеспечения надлежащего контакта между металлом и черепной коробкой, чтобы постоянный электрический ток, поступающий по проводу, беспрепятственно проникал через губку в мозг приговоренного к смерти.

1932-й стал годом Джона Коффи. Подробности вы найдете в газетах, если у кого еще возникнет такое желание… Для этого требуется чуть больше сил, чем осталось у немощного старика, доживающего свой век в доме престарелых в штате Джорджия. Той осенью, помнится, стояла ужасная жара. Октябрь практически ничем не отличался от августа, и жена начальника тюрьмы, Мелинда, попала в больницу с приступом какого-то хронического заболевания. В ту осень и я подхватил тяжелую урологическую инфекцию. В больницу не лег, жутко мучился всякий раз, когда приходилось сходить по малой нужде. То была осень Делакруа, низкорослого лысоватого француза с мышью, который прибыл в блок Е летом и придумал тот хитрый трюк с катушкой. Но главным образом запомнилась та осень появлением Джона Коффи, приговоренного к смерти за изнасилование и убийство девочек-близнецов Деттериков.