Анна Фауст - Пособие для внезапно умерших

15 июля 1942 года

Я не знаю, что мне делать. Я больше не могу это выносить. Сегодня меня опять заставили смотреть на это. Эта сука Эрика Бергман сказала, что мне придется смотреть до тех пор, пока меня не перестанет выворачивать. Господи, неужели это нужно Великой Германии?

На следующий день я встал очень рано и двинулся уже знакомым, один раз пройденным маршрутом. То ли я уже давно нахожусь на такой высоте и произошла акклиматизация, но никакие видения меня не посещали. Настроение у меня после встречи с Учителем приподнятое. Мысли о Лейле отодвинулись куда-то далеко, но пока не исчезли вовсе. Я могу двигаться практически без остановок и отдыха.

В полдень я решил сделать небольшой привал и погрызть специальный концентрат, который всучили мне в Катманду в отеле. Вскоре после еды меня разморило, и я почувствовал приближение уже знакомого состояния, среднего между сном и явью. Но на этот раз я не чувствовал себя этой белокурой девушкой, я видел картинку со стороны.

Сначала я не понял, что происходит. Все это здорово напоминало низкобюджетный фильм ужасов категории «В». Эта юная пухлая блондинка (и я вместе с ней) находилась в низкой уродливой комнате со стеклянным окном, из которого было видно другое помещение, битком набитое истощенными голыми женщинами разных возрастов.

Из-под потолка поплыло желтоватое облако, постепенно оно растворилось в воздухе, сделалось невидимым. Из нашего стеклянного окна можно было наблюдать, как женщины стали корчиться, раздирать себе руками горло, бросаться на стены и царапать их. Их агония была недолгой. Через полчаса все было кончено. Белокурую красотку выворачивало наизнанку, да и мне, признаться, стало не по себе, хотя по сравнению с последней голливудской продукцией…

И тут я, внезапно включившись в сознание этой девушки, понял, что это не фильм, что все происходит наяву, что за стеной только что в страшных муках одновременно умерли сотни женщин. Смертный ужас и отчаяние скрутили мои мышцы, и желудок исторг только что съеденный концентрат.

Но это был еще не конец. В нашей комнате находился кто-то еще. Этот кто-то материализовался в виде высокой стройной женщины с красивыми, хорошо уложенными золотистыми волосами и резкими неприятными чертами лица. Она отрывисто и очень зло отчитала Хельгу (так звали меня?) и вышла из комнаты. Хельга поплелась за ней в коридор, взяла ведро и тряпку и стала убирать за собой. Она избегала смотреть в сторону окна, соединяющего нашу комнату с газовой камерой, но, резко выпрямившись, видимо, случайно мазнула по нему взглядом. В тот же момент я увидел то же, что и она, и меня снова вырвало, а потом все померкло.

Я пробыл в забытьи недолго, но, когда очнулся, понял, что не хочу больше ничего знать о той своей жизни, если только это была моя жизнь. Скорее всего, просто галлюцинации от кислородного голодания. Когда-то в школе по курсу новой истории мы проходили Вторую мировую войну, вероятно, что-то отложилось и сейчас всплыло. Это тогда людей убивали с помощью газа в концентрационных лагерях. Или в первую? Теперь-то все гораздо проще. Я не мог в этом участвовать. Не мог.

Пульс стучал в висках, в глазах было темно. Темные камни подо мной вдруг стали очень скользкими. Я пытался подняться и снова падал.

Горы вокруг вдруг стали звучать. Этот звук сливался с завыванием ветра. Я слушал музыку, непохожую ни на что, что мне доводилось слышать до сих пор. Она пронизывала каждую клеточку моего тела. Она не была трагической, эта музыка, потому что трагедия – это человеческое понятие, а она не была человеческой. В ней не было скорби. И в то же время я почему-то понял, что мы не просто кусочки протоплазмы на поверхности этой планеты, то, что мы делаем, имеет значение для вселенной. Каждая оборванная жизнь, каждое страдание влияют на звездные спирали.

10 января 1943 года

Я проклинаю тот день и час, когда согласилась на предложение Дитриха. Трижды правы были родители, когда советовали мне вместе с ребенком уехать к родственникам в Швецию.

Сегодня мне опять пришлось пороть эту беременную еврейку. Мало того что она не выполнила дневную норму, так еще и одеяло не могла аккуратно заправить. Как назло, Бергманиха приперлась в барак. Она и так ко мне неравнодушна, сука, а тут просто встала и смотрела во все глаза, как я буду исполнять свои обязанности. А потом… Может быть, если я напишу об этом, станет легче. Я заметила, то, что я отдаю бумаге, отпускает меня. Потом Бергманиха сказала, что хватит мне прикидываться чистоплюйкой. Придется поучаствовать в казни. Это мне на плацу предстоит дать сигнал, чтобы на нее спустили овчарок.