Сергей Пономареко - Седьмая свеча

Насмехающаяся ущербная луна в беззвездном небе, таинственное во мраке ночи кладбище, тишина, пронизанная множеством непонятных звуков, будоражащих фантазию, — все это воспринималось как романтика безвозвратно ушедшей юности. Так думал Глеб, чувствуя, как им овладевает минорно-ностальгическое настроение, будящее воспоминания прошлого, когда все было просто и понятно: белое было белым, черное — черным, а дружба — святой и нерушимой. Ну, не возвращаться же назад с пустыми руками, когда цель так близка?

Кладбище как бы делилось на две части: старое, горбящееся могильными холмиками, окруженными полуразвалившимися ржавыми оградками, и «молодое», постоянно расширяющееся, ухоженное, с памятниками, с металлическими бордюрчиками по всему периметру могилы и столиками для поминания. Оно непроизвольно отражало законы исторического развития общества. Как мы почитаем предков, то мы и получаем от потомков. Старое, заброшенное кладбище с покосившимися крестами наблюдало с ехидцей и затаенной обидой, как новое покрывалось легкими алюминиевыми остроконечными пирамидками со звездочками и трапециевидными памятниками. Как на смену им, созвучно времени, сначала несмело, потом массово стали возвращаться кресты. Потом ряды алюминиевых памятников с каждой ночью стали таять, отправляясь на пункты сбора цветного металла. В лучшем случае со временем памятники заменяли тяжеловесными из черного металла, а в основном оставляли безымянные холмики, открывая оперативный простор для разрастания новой части кладбища.

Посаженные в старой части кладбища деревья и кустарники в течение нескольких десятилетий образовали небольшой лесок, закрыв высокими кронами небо, оплетя колючими побегами могилы, затрудняя проход даже в дневное время. Путь Глеба к могиле тещи как раз пролегал через старую часть кладбища.

С замиранием сердца он переступил границу кладбища, стихийно образовавшуюся из живой изгороди сплетшихся кустов и живописных куч мусора — продуктов жизнедеятельности человека, еще не задумывающегося о том, что и ему уже уготовлено место, возможно как раз там, куда он швырнул завернутые в газету отбросы.

В Глебе зрело предчувствие, что должно произойти что-то весьма необычайное, удивительное, не поддающееся разумному объяснению. От этого нервы у него напряглись до предела и стали напоминать перетянутые струны на музыкальном инструменте, готовые завибрировать не только от прикосновения, но и просто от внешних звуковых колебаний. Оглохшая темнота и одиночество давили на психику, изгоняли минорное настроение и требовали от него мужества, чтобы продолжить путь. Идти без фонарика было крайне тяжело, приходилось петлять между могилами, оградками, порой просто ступая в темноте по могильным холмикам, которые, несмотря на давность захоронения, оказывались на удивление мягкими, словно с удовольствием принимали ногу, и в этот момент ему казалось, что вот-вот высунется иссохшая рука потревоженного жильца кладбища. И тогда сердце у него замирало, спина обливалась холодным потом, и он побыстрее переносил тяжесть тела на другую ногу, уже стоящую на твердой земле. Возможно, это всего лишь прошлогодние неубранные листья, превратившиеся в перегной, создавали ощущение мягкости, и он никого не тревожил, да и не смог бы потревожить спящих беспробудным вечным сном и ожидающих только трубного гласа Апокалипсиса.

Поэтому он гнал все мысли из головы, запрограммировав себя, как будто он бесчувственный робот, которому поставлена простая цель: дойти туда-то и сделать то-то. Проще не придумаешь. Но предательские мысли все равно пробивались через этот заслон, заставляли учащаться пульс и громче биться сердце. В такие мгновения он был готов повернуть назад, ругая себя за глупую идею отправиться в ночной поход, ведь такой же земли он мог накопать в любом другом месте, даже на огороде. Так, споря с собой, он продолжал медленно продвигаться вперед, пока не понял, что заблудился на кладбище.

Глухая темнота, злорадствуя, окружала его со всех сторон, и в ней уже чувствовалась угроза. Собственная беспомощность чуть было не довела его до истерики, так как, петляя, он уже не помнил, с какой стороны пришел и в какую сторону направлялся. Он остановился, беззвучно ругаясь, боясь потревожить ненужным звуком тишину, словно прятался от кого-то. Зачем он здесь, почему спасительная мысль набрать пару лопат земли с огорода не пришла ему в голову тогда, когда он собирался в этот бессмысленный поход? Почему он пошел на поводу у предрассудков собственной жены?