Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

Дело было под вечер, часу в восьмом. Роецкий, утомленный после рабочего дня, неторопливо шагал узкой, поднимающейся в гору улочкой. Он подыскивал место для постройки виллы, — так сложилось, что профессиональные интересы вынудили его, по всей видимости, на неограниченный срок, поселиться в этом грязном, неприятном и скверном городишке. Чувствуя себя неуютно в гостиницах и в своем нынешнем пристанище на улице Долгой, он решил построить собственный дом где-нибудь подальше от неопрятного городского центра и перевезти туда семью. Вот только не мог выбрать место.

Уже неделю Роецкий бродил по пригородам, но подходящий участок нигде не попадался. Как-то он направился в западную сторону по улице Черной, тянувшейся вплоть до выгона.

Миновал последние одноэтажные домики, миновал стекольный завод и уже сворачивал вправо на какой-то луг, как вдруг его внимание привлекла купа пихт, вкруговую разбросанных на небольшом пригорке над речкой. Место сразу же пришлось ему по вкусу. Прекрасно расположенное, вдали от городского шума и духоты, вид на зеленые пастбища и покосы, на горизонте стеной синели леса.

Роецкий перешел мостки через речушку, вполохвата окаймлявшую пихтовое взгорье, и стал подниматься вверх. Подъем оказался довольно удобный — несколько каменных ступеней вели на вершину холма. Кольцо елей и пихт было таким плотным, что Роецкий ничего сквозь них не мог разглядеть. Лишь сделав круг, он обнаружил с северной стороны широкую прогалину меж деревьев, через которую и проник вглубь. Здесь его взору открылась грустная картина. Окаймленная пихтами поляна оказалась, увы, пепелищем.

Из каменного подвала тут и там торчали обугленные балки; на оставшихся с двух сторон стенах, готовых при первом же порыве ветра завалиться и обрушиться, свисали обои, словно содранная с тела кожа; от крыши ни следа — только железный брус, видимо скреплявший перекрытие, косо нависал над развалинами.

Кое-какие детали свидетельствовали, что дом был обставлен довольно комфортно и мог претендовать на изысканность и хороший вкус. От двора в целости и сохранности остались беседка, увитая диким виноградом, резервуар из красного пирита да на клумбах две миниатюрные статуи в греческом стиле. Подвешенные между соснами веревочные качели легонько колебались под дыханием вечернего ветра.

По странной случайности пожар совсем не затронул пихт, окружавших дом со всех сторон.

Чудесное место, подумал Роецкий, приближаясь к развалинам каменной террасы.

В эту минуту за одной из уцелевших стен звякнуло железо.

— Кто-то здесь есть, — пробормотал он и решил поглядеть. Но не успел шагнуть в обугленный дверной проем, как из-за груды балок вылез какой-то мужик, в знак приветствия сдернув с головы шапку.

— Добрый вечер!

— Вечер добрый! Не знаете случайно, чей это дом так пострадал?

— А как же, знаю. Погорел тут годков пять тому один инженер, пан Должицкий звали его, в Америку опосля уехал. Вот уж пять лет на этом пожарище все как было, так и есть — в том самом виде, как горело. Я тут приглядел себе пару железных скоб, сгодятся углы дома крепить, сегодня заберу с собой, все едино никому не надобны, а я, с вашего позволения, дом плотничаю.

— Вот как, понимаю, пан плотник. Странно все-таки, что до сих пор здесь никто не построился. Такое место — и пропадает: очень уж славно расположено, живописный уголок. А что, пан Должицкий при отъезде не оставил каких-либо на этот счет распоряжений?

— Слышал я, — объяснил мастеровой, — будто бы задаром отказал его городской общине.

— Задаром? Такой прекрасный участок, да еще после таких убытков?

Плотник таинственно усмехнулся.

— Все равно не нашел бы покупателя. Судите сами, я ведь вам сказывал — шестой год уж пошел, а никто еще не позарился. Чему тут удивляться, кому охота заведомо накликать на себя убытки? Любой наслышан, Должицкий не первый погорел на этом. Да о чем толковать, одним словом — горельщина.

— Горельщина? Не понимаю. В смысле «пепелище»?

— Вовсе нет. Я-то знаю, что говорю: горельщина и есть. Пепелище — это совсем другое. Горельщиной здешний народ прозвал это место за то, что тут еще ни одна постройка от пожара не убереглась. Сколько живет людская молва, любой дом, какой бы ни был разэтакий, коли поставлен на этом самом месте, рано или поздно полыхает полымем. Сказывают, ни один не простоял дольше четырех месяцев. Тьфу! — сплюнул он. — Нечистое место, и все тут!

Архивариус недоверчиво улыбнулся.