Крис Картер: Поле, где я умер. Файл №405

Совещание проходило нервно и немного бестолково. Неприязнь двух служб, участвовавших в утреннем действе, в случаях успеха всегда ощутимо пригасавшая, теперь, после полученной пощечины, снова брала свое. Через каких-то десять минут после начала обсуждения операции Скиннер и весьма интеллектуального вида хлыщ, представлявший руководство Бюро штата, уже глядели друг на друга, как голодные волки из разных стай.

Только вот ни тот, ни другой оленя задрать сегодня не сумел.

— Теннессийское Бюро по контролю за распространением алкоголя, табака и огнестрельного оружия приняло этот звонок пятого апреля, в два тридцать, — взял слово раздраженный Скиннер, и лысина его, раскачиваясь из стороны сторону в такт резко бросаемым фразам, замигала бликом от бившего в окно солнца, точно мигалка полицейской машины. — Он поступил, как удалось установить, непосредственно из так называемого Дворца Семи Звезд в Эпсоне.

Хлыщ сморщился, словно глотнул хинина.

— Включите запись, — велел Скиннер. Скалли машинально перевела взгляд с начальника на магнитофон, катушки которого покорно завертелись. Неистребимая, инстинктивная привычка смотреть туда, откуда слышится голос — будто магнитофон тоже собеседник…

Она перевела взгляд на Молдера.

Молдер с отсутствующим видом смотрел в окно. За окном ничего не было видно, кроме осеннего, ветреного неба; но небо было тем же, что и над полем, по которому он шел, повинуясь непонятному зову, каких-то два часа назад.

Скалли чуть качнула головой и стала смотреть на хлыща. Тот кусал губы.

Раздавшийся из динамиков магнитофона голос показался ей странным. Он был низким, чуть хрипловатым — голос пожилого, всю свою жизнь много курившего и пившего мужчины, который резко, с отвращением выплевывал слова; но чудилось в этой манере нечто нарочитое, словно бы говорил притворившийся взрослым ребенок.

— У меня мало времени, — сообщил магнитофон. — Поэтому не буду много болтать. Я не понимаю, зачем я вообще звоню. Может, из ревности. Слишком уж это все нравится Мелиссе, слишком уж она склонна прощать Вернона. Что бы он ни сказал. Что бы ни сотворил. У него и правда много хороших мыслей. Много. Я с ним почти во всем согласен. Но в последнее время он такое вытворяет… И с кем! С детьми!

Скалли слышала эту запись две недели назад, но, как и в первый раз, снова вздрогнула, когда магнитофон выхаркнул последние слова. В голосе звучало такое отвращение, такое негодование… Трудно было поверить, что неизвестный и впрямь говорит лишь из ревности, или под влиянием какого-либо минутного порыва.

— Я вам точно говорю — это плохо! Это очень плохо! Человеку можно много, даже когда он уверен в своей правоте. Хотя, по-моему, уверенность в своей правоте должна делать человека еще более осторожным. Еще более готовым принять, что он ошибается. Но Вернон никогда не ошибается. То есть это он уверен, что никогда не ошибается. И потому уверен, что ему можно не просто многое — но все. Все. А этого нельзя. Детей мучить нельзя!! Нельзя!!!

— Мы поняли, сэр, поняли, не волнуйтесь так, — раздался голос оператора, принявшего звонок. — Расскажите все толком, по порядку. Как вас зовут?

— Какая разница, Господи! Зовите меня Сидни. Не во мне дело. Дело в Верноне. Он бьет этих детей. И приговаривает из Писания: кто растит ребенка без розги, тот портит его… Но мне кажется, ему это просто нравится. Раньше было не так, но он входит во вкус. Это очень плохо! А знали бы вы, сколько у него оружия. Господом Богом нашим клянусь, с этим оружием можно армию Ким Ир Сена победить!

Странный пример, подумала Скалли. В первый раз, потрясенная общим содержанием сообщения, она не обратила внимания на эти слова. А жаль. Может быть, оговорка Сидни помогла бы вычислить его. Почему он не назвал, например, Вьетнам? Или что-то еще более современное? Вспомнил именно войну едва ли не полувековой давности… Старик, зациклившийся на эпохе начала пятидесятых? Воевал там? Покалечился, быть может? Это же нитка, почему никто не ухватился за нее? Или хватались, да она рвалась?

Скалли покосилась на Молдера. Но Молдер так и смотрел в окно, подперев подбородок переплетенными пальцами, и глаза его были неподвижны и пусты. Казалось, он вообще не слушает.

Как оказалось впоследствии, это было совсем не так.

— Не могу больше говорить! — всполо-шенно раздалось из динамиков. #— Бог ты мой!

Щелчок.

По знаку хлыща из Бюро штата прослушивание остановили. Скиннер недовольно проследил, как это происходит, но смолчал. Ничего не поделаешь: хлыщ ухитрился подать знак на мгновение раньше, чем это хотел сделать сам Скиннер.