Сет Грэм-Смит - Президент Линкольн - охотник на вампиров

Для двенадцатилетнего мальчика Эйб был необыкновенно высок. Он уже сравнялся с отцом (который был ростом 5 футов и 9 дюймов). Мальчик пошел в своего злополучного деда: хорошие гены и годы упорного труда сделали его удивительно сильным.

Стоял понедельник. «Такие летние дни бывают только в Кентукки: солнечные, зеленые, с легким ветерком, приносящим тепло и семена одуванчиков». Эйб с Томасом сидели на крыше одной из хозяйственных построек и чинили прохудившуюся за зиму кровлю. Ненависть мальчика несколько остыла, но ему все еще было нелегко находиться рядом с отцом. Запись в дневнике от 2 декабря 1843 г. (сделанная почти сразу после рождения Роберта, сына Эйба) проливает свет на причину такого презрения:

Возраст принес мне умеренность в суждениях, но в одном я остаюсь непреклонным. Как он был слаб! Как нерешителен! Он не смог защитить свою семью. Думал только о себе, а остальных бросил на произвол судьбы. Он мог бы бежать вместе с нами далеко-далеко. Мог занять денег у соседей в счет будущей работы. Но он ничего не сделал. Просто бездействовал. Молча. Тайком на что-то надеялся — на то, что его беды каким-то чудом исчезнут. Нет, больше тут говорить не о чем: будь он другим человеком, мама все еще оставалась бы со мной. Я не могу этого простить.

К чести Томаса надо отметить, что он, казалось, понял и принял порицание сына. С того самого вечера он больше не говорил о вампирах. И Эйба не подталкивал к разговору.

В тот понедельник Сара попросила девочек помочь ей с уборкой у мистера Грегсона, а Джон сражался в воображаемой битве. Линкольны чинили крышу, когда к дому подошла лошадь с ребенком в седле. Ребенок был коренаст и одет в зеленый сюртук. Или же это был очень низенький мужчина. Низенький мужчина в темных очках и… с одной рукой.

Джек Бартс.

Томас опустил молоток. Сердце отчаянно билось в груди. Что Бартсу понадобилось на этот раз? К тому моменту, как отец спустился на землю и пошел встречать нежданного гостя, Эйб уже почти добрался до хижины. Бартс передал Томасу поводья и несколько неловко спешился: рукой он придерживался за седло, пока коротенькие ножки пытались нащупать опору. Наконец преуспев, он нашарил в кармане веер и принялся обмахиваться. Томас заметил, что на лице гостя не было ни капли пота.

— Ужасно… Ужасно жарко.

— Мистер Бартс, я…

— Должен признать, мистер Линкольн, ваше письмо стало для меня неожиданностью. Приятной неожиданностью, но тем не менее.

— Письмо, мистер Ба…

— Если бы вы прислали его раньше, возможно, неприятности, произошедшей между нами, удалось бы избежать. Чудовищно… Чудовищно…

Томас, окончательно сбитый с толку, не заметил, что Эйб приближается к ним, неся продолговатый деревянный предмет.

— Простите мое нетерпение, — продолжал Бартс, — но мне немедленно надо отправляться. Вечером у меня дела в Луисвилле.

Томас не знал, что сказать. В голову ничего не приходило.

— Так что же, мистер Линкольн? Где они?

Подошел Эйб. В руках у него был самодельный длинный сундук с крышкой на петлях. Крошечный гробик для хрупкого покойника. Мальчик стоял рядом с отцом, повернувшись к Бартсу. Он возвышался над гостем. Глядел на него с недоброй ухмылкой.

— Странно, — нарушил молчание Эйб. — Не думал, что вы появитесь днем.

Теперь уже Бартс не нашелся, что ответить.

— Что это за мальчик?

— Мой сын, — цепенея от ужаса, пояснил Томас.

— Они здесь. — Эйб приподнял сундук. — До цента. Ровно сто долларов, как и сказано в письме.

Томас решил, что ослышался. Ему это снится. Бартс уставился на Эйба с подозрением. Потом с удивлением. Лицо его расплылось в улыбке.

— Боже! — воскликнул ростовщик. — А я было решил, что мы все спятили.

Он рассмеялся. Эйб приоткрыл крышку — ровно настолько, чтобы можно было просунуть руку.

— Молодец! — похвалил Бартс, смеясь от души. — Давай-ка сюда.

Он протянул руку, провел толстыми пальцами по моим волосам. Я мог думать только о том, как мама так же гладила меня, когда читала мне вслух. Мне представлялось ее милое лицо. Я посмотрел вниз на этого человека, на это существо, и рассмеялся вместе с ним. Отец беспомощно стоял в стороне. У меня в груди разгорался огонь. Я нащупал деревянный кол. Мне все было подвластно. Я стал Богом.

Это последние мгновения твоей жизни.

Не помню, как я вогнал его, — помню только, что решился. Смех прекратился, и Бартс неловко отступил на шаг. Его глаза моментально почернели, словно в глазницах под стеклом разлились чернильные кляксы. Показались клыки, а под кожей я различил бледную голубоватую паутину. До этой минуты я еще мог сомневаться. Но теперь увидел все собственными глазами. Теперь я был уверен.