Сет Грэм-Смит - Президент Линкольн - охотник на вампиров

— Сдавайся, Бут! Последний раз предупреждаем!

Бут не двинулся с места. Солдаты не соврали: предупреждение действительно оказалось последним. Они попросту подожгли амбар и забросили на крышу факелы. Доски загорелись. Старый сухой амбар вспыхнул как спичка. От ослепительного пламени тени в углах сгустились еще сильнее. Бут надел темные очки. Сверху послышался треск. Клубы дыма обратились в серые пальцы и поползли к потолку. Бут стоял в самом центре сцены и по старой актерской привычке теребил подол сюртука. Он хотел предстать во всем великолепии. Пусть чертовы янки поймут, кто он такой, прежде чем…

Здесь кто-то есть… И он желает мне зла…

Бут повернулся кругом и приготовился к нападению. Неизвестный мог броситься с любой стороны, в любой момент. Бывший актер выпустил клыки. Глаза залила чернота. Он был готов ко всему…

Но ничего не происходило. Вокруг был только дым, огонь и тени.

Что за наваждение? Я ведь чувствовал его, пока…

— Просто ты слаб.

Бут обернулся на голос.

Из самого темного угла амбара шагнул Генри Стерджес.

— И ты слишком много думаешь.

Он хочет меня убить…

Почему-то Бут все отчетливо понимал. Наверное, потому что незнакомец хотел, чтобы он понял, — и заставил его понять.

— Хочешь убить меня из-за простого смертного?

Генри сделал шаг вперед, и Бут попятился.

— ИЗ-ЗА ПРОСТОГО СМЕРТНОГО?

Генри молчал. Время слов прошло. Он выпустил клыки. Глаза сделались черными.

Это последние мгновения моей жизни.

Бут невольно улыбнулся.

Цыганка оказалась права…

Джона Уилкса Бута ждал дурной конец.

Аврааму Линкольну снился сон.

Он наблюдал, как его добыча движется среди людей, как уверенно обходит их. Выбирает. Взирает на них. Словно бог. Смеется, наслаждается человеческой беспомощностью. «Нет, это ты, — думал Авраам, — ты сегодня беззащитен».

Еще секунда. Еще мгновение, и все начнется. Четкая последовательность отрепетированных движений. Представление, которое с каждым вечером разыгрывается все лучше. Идеально. Еще секунда — и стремительный рывок. Он заглянет в черные глаза и увидит, как жизнь навсегда оставит их. Все закончится. На сегодня.

Ему снова двадцать пять, и он силен. Он так силен. Все прошлые горести, все сомнения, смерти, разочарования — все предваряло этот миг. Прошлая жизнь стала огнем, закалившим его грудь. В этом его сила. В этом — она . В такие минуты ему на ум приходила молитва. Еще до криков. До брани и крови. Он недолюбливал молитвы, но эта была ему по душе:

Если мои враги быстры, сделай меня быстрым. Если они сильны, Господи, даруй мне силу, чтобы я мог сразить их. Ибо я всегда был на стороне праведных. На стороне справедливости. На стороне света.

Он много раз натачивал свой топор. Если ударить достаточно сильно, сам воздух истечет кровью. За долгие годы рукоять истерлась и привычно ложилась в огромные ладони. Каждая трещинка была знакома. Трудно определить, где заканчивается оружие и начинается рука. Невозможно понять, сколько…

Давай!

Он прыгнул с крыши сарая и обрушился на свою жертву. Создание вскинуло голову. Глаза его заливала чернота. Показались клыки — пустые, голодные. Охотник еще в прыжке со всей силы метнул топор. Рукоять отделилась от ладоней. Он приземлился и краешком глаза успел заметить лицо — перепутанное лицо беспомощного, ошарашенного человека. Человек еще не понял, что ему спасли жизнь. «Это не ради тебя, — подумал охотник. — Ради нее». Старый товарищ кувыркался в воздухе: дерево-металл-дерево-металл-дерево-металл… Он знал . С той самой минуты, как выпустил оружие, он знал , что лезвие найдет свою цель. Знал, какой раздастся звук, когда расколется череп ложного божка, когда улыбка его разделится надвое, мозг разлетится, оборвется вечная жизнь. Охотник знал, ведь в этом было его предназначение.

В этом всегда было его предназначение…

Эйб проснулся в Белом доме.

Он оделся и присел за столик у окон, выходивших на Южную лужайку. Стояло прекрасное августовское утро.

Я рад, что снова оказался в Вашингтоне. Мне странно писать эти строки, но, очевидно, и я не остался в стороне от сегодняшних волнений. День обещает войти в историю. Надеюсь только, что это произойдет по той причине, на которую я рассчитываю, а не из-за вспышки насилия, которую некоторые предсказывают (а другие с нетерпением ожидают). Еще нет и восьми, но я уже вижу, как толпы стекаются через Эллипс прямо к монументу. Сколько их там соберется? Кто будет говорить, как примут слушатели их речи? Увидим всего через несколько часов. Жаль, что они выбрали именно это место. Честно говоря, здесь я испытываю определенную неловкость. Однако я удивлен, как мало меня смутила ночевка в собственном кабинете. Полагаю, это вполне логично. Ведь именно здесь, в этой самой комнате, я вписал свое имя в историю и передал страну потомкам. Надо послать президенту Кеннеди записку с благодарностью за гостеприимство.