Дэн Симмонс - Молитвы разбитому камню

— Парень, проверь свой рюкзак.

Я колебался. Он говорил ровным, спокойным голосом — но именно таким голосом обычно и разговаривают за секунду до того, как тебе на голову выливается ведро воды или откалывается какая-нибудь похожая шутка. Присев на корточки, я принялся копаться в нейлоновом рюкзаке. Пусто — только куча старых пенолитовых упаковочных кубиков. А еще костюм арлекина, маска и туфли с бубенчиками.

— Ты что… а это… Ты что, совсем спятил? — только и смог пролепетать я.

Стремительно темнело. Шторм приближался: может быть, обойдет стороной, а может, и нет. Внизу голодным зверем ярился прибой. Если бы я только знал дорогу назад, я, наверное, скинул бы Майка Ошо вниз — на корм рыбам.

— А теперь погляди, что в моем.

Майк вытряхнул из своего рюкзака пенолитовую шелуху, а потом вытащил драгоценности (похожие вручную изготавливают на Возрождении), инерционный компас, лазерное перо (интересно, а служба корабельной безопасности подобное оружие разрешает?), еще один костюм арлекина (побольше моего) и соколиный ковер.

— Господи Иисусе, Майк, — я провел рукой по изысканным тканым узорам, — это же противозаконно, как пить дать.

— Ты видишь где-нибудь таможенников? — ухмыльнулся Ошо. — А у местных вряд ли существуют какие-то законы на этот счет.

— Да, но… — Я замолчал и развернул ковер. Чуть меньше метра в ширину, около двух метров в длину. Ткань выцвела, но левитационные нити сияли свежевычищенной медью. — Где ты его достал? Он все еще на ходу?

— На Саде. — Майк запихивал мой костюм и остальные вещи в свой рюкзак. — И да — на ходу.

Первый соколиный ковер вручную изготовил для своей прелестной юной племянницы старик Владимир Шолохов, эмигрант со Старой Земли, разработчик электромагнитных систем и профессиональный лепидоптеролог. Это случилось более ста лет назад, на Новой Земле. По легенде, племянница с насмешками отвергла подарок, но игрушка стала впоследствии невероятно популярной — правда, не у детей, а у вполне взрослых богатеев. А потом ковры запретили почти во всех мирах Гегемонии: напрасная трата моноволокна, к тому же летать на них было довольно опасно, а в контролируемом воздушном пространстве так и вовсе почти невозможно. Соколиные ковры превратились в диковинку, их хранили в музеях, рассказывали про них сказки детям, и, возможно, на них летали в каких-нибудь отдаленных колониях.

— Сколько же ты за него выложил? Небось целое состояние.

— Тридцать марок. — Майк уселся на ковер. — Один старый торговец на карвнальском рынке продал, думал — бесполезная вещь. Действительно, бесполезная… для него. Притащил на корабль, зарядил, перепрограммировал инерционные чипы и — вуаля!

Ошо погладил замысловатый узор, и ковер приподнялся над скалой.

— Ну ладно… — Я с сомнением глядел на друга. — Но что, если…

— Никаких «если». — Майк нетерпеливо похлопал по ковру позади себя. — Он полностью заряжен. Я знаю, как им управлять. Давай уже — залезай или оставайся. Нужно лететь, пока шторм сюда не добрался.

— Но я не…

— Давай, Марин. Решайся быстрее. Мне некогда.

Я колебался еще пару секунд. Если нас поймают за пределами острова — обоих выкинут с корабля. А корабль был моей жизнью.

Стал ею, когда я подписал контракт на восемь полетов в Мауи Заветную и обратно. От цивилизации нас отделяло двести световых лет или пять с половиной лет квантового скачка. Если даже нас отвезут обратно в пространство Гегемонии, путешествие обойдется в одиннадцать лет — одиннадцать лет жизни с семьей и друзьями. Невосполнимая утрата.

Я забрался на ковер позади Майка. Он втиснул между нами рюкзак, велел держаться покрепче и легонько постучал пальцами по узору. Ковер поднялся метров на пять, ощутимо накренился влево и рванул вперед. Внизу, метрах в трехстах от нас, в сгущавшемся сумраке бушевали белопенные волны инопланетного океана. Мы набрали высоту и устремились на север, в ночь.

Решение, принятое за какие-то секунды. Именно от таких решений и зависит порой целая жизнь.

Помню, как мы с Сири разговаривали во время нашего второго Воссоединения. Тогда мы впервые побывали в особняке на побережье возле Февароны, а потом гуляли по пляжу. Алон остался в городе под присмотром Магритт. И к лучшему: мне не удалось найти с мальчиком общий язык. Серьезный взгляд зеленых глаз, странно знакомые короткие черные кудри и вздернутый нос — вот и все, что связывало его со мной… с нами… во всяком случае, мне так казалось. А еще едва заметная, почти сардоническая ухмылка — он так улыбался втихомолку, когда Сири его отчитывала. Всего десять лет, а уже такая циничная, опытная усмешка. Я хорошо ее знаю и думаю, что подобное приходит с годами, а не передается по наследству.