Орест Сомов: Недобрый глаз

Всю ночь выла под окном собака, и душно и жутко было красавицам. Они не могли спать, поминутно ворочались в постели, и если на миг забывались, то страшные грёзы тотчас перерывали их сон. То слышалось им похоронное пение и звон по покойнике; то незнакомый гость смотрел на них такими глазами, что холод сжимал им грудь, захватывал дыхание и оковывал льдом все их составы. Красавицы метались, стенали сквозь крепкий сон, пробуждались в страхе и поутру встали с тяжёлыми головами и смущённым духом.

«Слушай, казак Никита, — сказал Хоробит своему хозяину поутру за снеданьем, — отдай за меня свою дочку Галю чернобровую». — «Моя дочка Галя уже просватана: жених из хорошего рода и человек достаточный; а кто без причины жениху от заручёной невесты откажет, того Бог накажет». — «Так отдай за меня Докийку румяную». — «У моей дочки Докийки тоже есть женихи на славу. Бог поможет, одну под венец отпустим, а за другую ручники подадим». — «Ну, хоть Наталку белолицую». — «Моя дочка Наталка дитя молодое, ничего ещё не знает. Где ж её отдать в такую дальнюю сторону?» — «Отказал ты мне, казак Никита, накормил ты меня печёным гарбузом; смотри же, чтобы после не каялся». — «Что будет, то будет; а будет то, что Бог велит!» — отвечал казак Никита.

Ни слова не сказал больше Лавро Хоробит и пошёл седлать своего вороного, который ржал и сарпал, и бил копытами землю. Тогда вошли в хату три дочки казака Никиты. Они вышли из своей светлицы, думая, что проезжий гость уже ускакал и больше не воротится. А вот и он, как с дуба сорвался, идёт гордо и осанливо, побрякивая серебром и золотом. «Вот тебе, хозяин, за ночлег и за ласку, — молвил он, опустя руку в кишеню и вынув полную горсть серебряных денег». — «У нас не постоялый двор и не шинок, — отвечал казак Никита с досадой, — проезжих угощаем, чем Бог послал, а денег за хлеб-соль ни с кого не берём». — «Так позволь же мне одарить твоих дочек на память!» — сказал Хоробит и, запустя снова руку в кишеню, вытащил горсть золотых вещиц. У девушек глаза разбежались на перстни, на серьги, на дорогие монисты и запонки. Каких тут не было и видом, и цветом, и ценою! Одни как жар горели, другие светились, как ночью глаза у кошки, на иных сверкали радуги, ярче той, что спускается с неба на землю и пьёт воду из ручьёв и колодязей. Девушки то любовались дорогими вещицами, то переглядывались друг с другом, то искоса посматривали на отца: куда девался и страх от проезжего! «Берите, коли добрый человек даёт на память, — сказал им отец, — это дар, а не плата».

«Начинай ты, Галя чернобровая! — сказал Лавро Хоробит, — подойди и выбери, что тебе приглянется». Галя подошла, протянула руку к столу, глянула на Хоробита — и, вскрикнув, отскочила прочь, словно на змею наступила. «Экая стыдливая! — молвил, смеясь, проезжий, — ну, быть так; коли ты не хочешь, пусть выбирает себе Докийка румяная». Докийка подступила поближе, посмотрела на подарки и на гостя — и также вскрикнула, и также отскочила не вспомнясь. «Вот так! Куда одна, туда и другая, — сказал Хоробит с тем же смехом. — Твоя очередь, Наталка белолицая!» И Наталка робко подвинулась вперёд, невольно посмотрела на проезжего — вскрикнула и чуть не упала. Ей показалось, что рыжие брови Хоробита дыбом поднялись вверх, как иглы на еже, а из бледно-серых глаз его струёю полились на неё две тонкие нити света, острого, жгущего, мертвящего. От него и дрожь пробегала по телу, и страх заронялся в душу, и тоска впивалась в сердце. Таков-то недобрый глаз: на зелёный лес взглянет — и зелёный лес вянет!

«Ну, спасибо за вашу хлеб-соль: буду её помнить, да и вы меня не забудете, хоть дочки ваши поспесивились и не взяли моих подарков», — сказал Хоробит, поглядев на девушек таким взглядом, каким демон смотрит на душу человеческую. А они, бедненькие, стояли, сложа руки крестом, и дрожали всем телом. «Прощайте, — молвил он, — не поминайте лихом!» — и засмеялся так, что у всех на душе похолодело. Тут разом за дверь скок на своего коня — и след простыл.

«Неня! Мне тяжко, мне нудно!» — говорила Галя чернобровая. «Неня! Меня мороз подирает по коже; руки и ноги — всё как во льду, а внутри горит», — говорила Докийка румяная: ах! она уж была бледнее полотна. «Неня! У меня голова трещит от боли, и свет идёт кругом, и всё в глазах темнее да темнее», — говорила Наталка белолицая. «Спаси, спаси нас, неня! — твердили все трое, — спаси нас от лихого человека! Призови знахаря: пусть отворожит силу недоброго глаза!» Напрасно! Ни знахарь, никто не помог: чем дальше скакал Хоробит, тем тяжелее становилось красавицам. С закатом солнца закатился и у них свет в ясных очах… Ночью набожные старушки собрались сидеть при восковых свечах у широкого стола, на котором лежали под белою пеленою три покойницы. Дьячок заунывно читал над ними псалтырь. Отец и мать сами чуть дышали с тоски и горести.