Алексей Шолохов - Тело

– Какого угля?

Мише даже стало жаль Женю. Он выглядел растерянным. Евгений смотрел на черные куски угля и ничего не понимал. Он взял один и ткнул в него ножом. Уголь расслоился и рассыпался.

– Как ты это сделал?

– Что? – теперь не понимал Миша. – Что я сделал?

– Куда ты дел мое золото? – Соловьев начал медленно обходить ставшую бесполезной тележку.

– Какое золото? – Миша попятился назад. Единственное, что он начал понимать, так это то, что человек, который еще пять минут делился половиной угля или золота, теперь был готов убить его за то, чего Болдин и не делал.

– Ты знаешь какое!

Мишку поразило, что Соловьев уверен в его виновности.

– Когда я вышел сюда, перед тобой была вагонетка с углем, – попытался оправдаться Болдин.

– Ты хочешь сказать, что я все это время раненый пер эту тележку с углем?!

– Да.

– Не с золотом?!

– Нет.

– Да я тебя сейчас убью… – Женя, прихрамывая, бросился на Болдина.

– Да подожди ты! – держась на безопасном расстоянии, выкрикнул Миша. – Куда бы я его спрятал? Вот прямо сейчас, куда бы я дел целую вагонетку золота?

Соловьев замер. По всему было видно, что мужчина обдумывает варианты моментального обмена.

– Это не под силу человеку, понимаешь? – не унимался Болдин. – Возможно, шахта играет с нами.

Евгений кивнул и убрал нож.

– Это Сухоруков! – сказал Соловей и снова посмотрел на содержимое вагонетки. – Столько пройти, и все зря.

– Может, и не зря, – вставил свое слово Мишка. – Хрен его знает, что еще нас может ждать в этом подземелье.

Женя пристально посмотрел на Болдина.

– Может быть. Только мне кажется, что золото в вагонетке было самым лучшим.

Прудников буквально ввалился в комнату. Запах разложения он учуял еще задолго до того, как увидел свет. Здесь вонь была сильнее, но Славик, казалось, принюхался. Но обстановка в помещении могла потревожить психику самого здорового человека. Куча трупов слева (откуда их столько?) говорила о том, что их экспедиция здесь не первая. Справа с потолка свисали цепи с крюками. Четыре были уже заняты. На них висели трупы. Два мужских и два женских. Поборов страх и отвращение, Слава подошел к подвешенным телам. Только подойдя ближе, он понял, что они обнажены. Серегу Самсонова он узнал первым. Его тело было практически не тронутым. По крайней мере, спереди. Поворачивать его он не стал. Теперь его мало интересовало, как погиб друг. Рядом висел Борька. Он узнал его по культе левой руки и шине на ноге. Голова была практически отрезана. Она висела на коже. Казалось, дерни – и она отлетит. Лицо друга было залито кровью, но даже это не могло скрыть его улыбки.

Славик прошел дальше. Наташа. Красивое молодое тело. Ни переломов, ни порезов. Будто девушка умерла естественной смертью. Заснула и не проснулась. Но когда он посмотрел на голову, то понял, что ее сильно ударили или она упала. Шея распухла и посинела, а правая часть лица просто отсутствовала. Кровавое месиво вместо щеки и глаза. Шея была сломана, да и череп расколот, словно грецкий орех. Четвертый труп он узнал по татуировке на боку «La jalousie est une maladie» . Что это значило, Слава толком не знал. Его познаний в лингвистике хватало на то, чтобы определить принадлежность фразы к французскому языку. Да еще он знал, уже со слов обладательницы когда-то красивого тела, что точно такая же татуировка у Бриджит Би – порнозвезды. Это какой же идиоткой надо быть, чтобы подражать шлюхе (надо признать, дорогой шлюхе) и гордиться этим? Он вообще не понимал подобных дам. Слава говорил иногда Ольге, чтоб она успокоилась.

– Наконец-то ты меня послушала, – сказал он вслух.

Теперь она была спокойна. Из разорванного живота вывалились синюшные кишки и свисали между ее больших сисек, закрывая лицо. Вячеслав еще раз глянул на «La jalousie est une maladie». Что бы это ни значило, теперь, на изуродованном теле подруги, оно смотрелось дешево и пошло, как признание в любви, выведенное на снегу мочой.

Слава отошел назад. Странное чувство, если не сказать страшное, посетило его. Он смотрел на мертвых друзей, и жалко ему их было не больше, чем свиней на рынке в мясном отделе. Отрезанные головы, отрубленные ноги и кровавые внутренности. Он смотрел на них как на будущую еду. Нет, не в смысле собственного утоления голода, а просто как на вещи, привычные глазу. Будто он действительно находился в мясном павильоне. И сейчас, возможно, к подвешенным тушам подойдут покупатели. Мне, пожалуйста, вот этот кусочек, а мне грудинку, а мне антрекотик, пожалуйста, а ну-ка покажите мне филейную часть, а мне поменьше жирка, а я бы вон тот кусочек взял, с «La jalousie est une maladie». Но покупатели так и не появились, веселый шум базара, звеневший в его голове, тоже стих.