Говард Лавкрафт - Ужас в музее

Растущая между ними неприязнь достигла пика в сентябре. Однажды, в послеобеденный час, Джонс по старой привычке забрел в музей и стал не спеша прохаживаться вдоль мрачных его экспозиций, со столь уже знакомыми ему ужасами, как вдруг до него донесся своеобразный долгий звук, изошедший откуда-то со стороны рабочей комнаты Роджерса. Другие посетители музея тоже уловили его и стали прислушиваться к отголоску, прокатившемуся вдоль обширного сводчатого подземелья. Трое служителей музея обменялись странными взглядами, а один из них — смуглый молчаливый малый с внешностью чужеземца, постоянный помощник Роджерса в качестве реставратора и дизайнера — ухмыльнулся загадочной улыбкой, видимо, озадачившей даже его коллег и грубо задевшей какую-то грань чувствительности Джонса. То был собачий лай или визг, и его могли исторгнуть только испытываемые одновременно дикий испуг и предсмертная агония. Его страстное, мучительное исступление было непереносимо для слуха, а присутствие в зале гротесковых уродств удваивало жуткое впечатление. Джонс вдруг вспомнил, что в музей никогда не допускались собаки.

Он было уже направился к двери, ведущей в рабочую комнату, когда смуглый помощник хозяина жестом остановил его. Мистера Роджерса, сказал он мягким, но настойчивым тоном, одновременно извиняющимся и смутно язвительным, — мистера Роджерса сейчас нет, а в его отсутствие никого в рабочую комнату впускать не велено. Что же касается собачьего лая, добавил он, то, видимо, что-то такое стряслось во дворе за музеем. По соседству полно приблудных дворняжек, и они иногда устраивают ужасно шумные драки. В самом же музее никаких собак нет. Но если мистер Джонс желает увидеть мистера Роджерса, то сможет найти его здесь незадолго до закрытия музея. Взобравшись по старым каменным ступеням, Джонс вышел наружу и на сей раз более внимательно обозрел убогое окружение музея. Покосившиеся, ветхие дома — прежде жилые, а теперь большей частью обращенные в лавочки и склады — поистине были древние. Некоторые из них, напоминая о временах Тюдоров, завершались остроконечными крышами, и над всей округой висела тонкая, миазматическая вонь. Рядом с мрачными строением, подвал которого занимал музей, виднелась низкая арка ворот, откуда начиналась темная, выложенная булыжником аллея, и Джонс двинулся по ней в смутном желании обследовать двор позади рабочей комнаты — мысль о собаке не давала ему покоя. Двор был бледно освещен поздним предвечерним светом и огорожен со всех сторон глухими стенами, внушающими неопределенную угрозу и еще более угрюмыми, нежели обшарпанные фасады старых зловещих здания, тесно сгрудившихся вокруг музея.

Никаких собак не оказалось здесь и в помине, и Джонсу показалось удивительным, как скоро смогли исчезнуть всякие следы странного происшествия, породившего такой болезненно-пронзительный визг. Помня заверения помощника Роджерса, что в музее не водится никаких собак, Джонс тем не менее недоверчиво заглянул во все три маленькие оконца подвальной рабочей комнаты — узкие прямоугольнички, горизонтально протянувшиеся вдоль поросшего травой тротуара, с тусклыми оконными стеклами, которые таращились отчужденно и тупо, наподобие глаз дохлой рыбы. Слева от них вниз, непроницаемых для взгляда и накрепко запертой двери, вела лестница с истертыми каменными ступенями. Что-то побудило Джонса наклониться поближе к сырым, потрескавшимя булыжникам и заглянуть внутрь в надежде, что толстые зеленые шторы, подымаемые с помощью длинных шнуров, могли оказаться незадернутыми. Наружную поверхность стекол густо покрывала грязь, но он протер их носовым платком и понял, что его взгляду не препятствует никакая темная завеса.

В подвале было так темно, что увидеть в нем удавалось немногое, однако, переходя от одного оконца к другому, Джонс все же постепенно рассмотрел все призрачное хозяйство комнаты, воспроизводящей для музея эти фантомные гротески. Поначалу ему думалось, что внутри помещения нет ни души, но когда он пристальнее вгляделся в крайнее справа оконце — самое ближнее к входу на аллею, — то заметил в дальнем углу световое пятно. Изумлению его не было конца. Света там быть не могло! Он помнил, что в той стороне комнаты не было ни газового, ни электрического светильника. Присмотревшись внимательней, он определил источник света как широкий, вертикально поставленный, прямоугольник. И тут его вдруг осенило. Свет горел в том конце комнаты, где он всегда видел тяжелую дощатую дверь с необычно большим висячим замком — ту дверь, которая никогда не открывалась и на которой был грубо намалеван страшный тайный символ, упоминаемый в запретных книгах древних чародеев и магов. Значит, сейчас она распахнута, и в расположенном за ней помещении горит свет. Уже давно занимающие его ум соображения о том, куда ведет эта дверь и что находится за ней, заклубились в душе его с утроенной силой.