Говард Лавкрафт - Алхимик

Наконец человек заговорил, и его резкий голос, в котором звучала нескрываемая злоба, тяжелая и глухая, только усугубил мой ужас. Незнакомец облекал смыслы в одеяния, скроенные по латинским образцам, но язык, которым пользовались просвещенные люди в Средние века, был мне не совсем чужим, так как я освоил его благодаря усердному изучению трудов алхимиков. Он повел речь о родовом проклятии, о том, что мне недолго осталось жить; во всех подробностях описал преступление, совершенное моим предком, и, не скрывая злорадства, перешел к мести Карла Колдуна. Я узнал, что в ночь убийства Карлу удалось сбежать, но через много лет, дождавшись, когда наследнику графа исполнится столько полных лет, сколько было его отцу в роковую ночь, он вернулся, чтобы выпустить стрелу в его сердце. Тайком пробравшись в замок, Карл скрывался в том самом заброшенном подземелье, у входа в которое и стоял зловещий рассказчик. Роберту минуло тридцать два года, и тогда Карл подстерег его неподалеку от замка и, силой заставив проглотить яд, умертвил его в расцвете сил; так продолжилось мщение, предсказанное в проклятии. Предоставив мне подобрать ключ к величайшей загадке, состоящей в том, почему проклятие не умерло вместе с Карлом Колдуном, который рано или поздно должен был найти успокоение в земле, мой собеседник пустился в пространные рассуждения об алхимии и об опытах, коим посвящали все свое время отец и сын, не утаив и того, что Карл бился над получением эликсира, дарующего тому, кто его отведал, вечную жизнь и неувядаемую молодость.

Воодушевление, охватившее незнакомца, казалось, вымыло из его взгляда жгучее злорадство, так ошеломившее меня поначалу, но внезапно дьявольский блеск снова вспыхнул в его глазах и из горла вырвалось странное змеиное шипение, после чего он высоко поднял склянку с очевидным намерением умертвить меня тем же способом, который шесть столетий назад выбрал Карл Колдун, чтобы расправиться с моим предком. В мгновение ока сбросив с себя оковы оцепенения, подстегиваемый инстинктом самосохранения, я запустил в моего палача слабо мигающим светильником. Склянка ударилась о камень, и в этот момент платье незнакомца вспыхнуло, окрасив воздух мутным отсветом пламени. Мои нервы, и без того расстроенные, не вынесли полного ужасом и бессильной злобой вопля несостоявшегося убийцы, и я рухнул без сознания на скользкие камни.

Когда, наконец, я пришел в себя, вокруг сгустилась тьма. Разум, раненный всем происшедшим, отказывался осмыслить настоящее, но любопытство все-таки одержало верх. Кто это отродье зла? думал я. Как проник этот человек в замок? Откуда эта одержимость, с которой он жаждал отомстить за смерть Мишеля Злого? Как могло получиться, что проклятие из века в век неумолимо настигало свою очередную жертву? Я знал, что отныне свободен от пут многолетнего страха: ведь я сразил того, кто призван был стать орудием проклятия; и теперь меня охватило жгучее желание осмыслить несчастные события, омрачившие историю моей семьи и превратившие мою юность в непрерывный кошмарный сон. Исполнившись решимости разобраться во всем, я наша-рил в кармане огниво и кремень и зажег светильник.

Первое, что бросилось мне в глаза, было изуродованное почерневшее тело загадочного незнакомца. Его глаза, еще недавно горевшие злобой, заволокла смертельная пелена. Содрогнувшись от отвращения, я прошел в комнату за готической дверью. То, что открылось моему взору, более всего напоминало лабораторию алхимика. В углу высилась груда сверкающего желтого металла, из которой луч света высек сноп искр. Вероятно, это было золото, но все пережитое повергло меня в столь странное состояние, что мне не хотелось терять времени на изучение металла. Проем в дальнем углу комнаты вел в самую чащу дикого леса. Пораженный, я понял, каким образом незнакомец проник в замок, и пустился в обратный путь. Я поклялся себе, что не стану смотреть на останки моего врага, но, когда я приблизился к телу, до меня донесся едва уловимый стон, словно жизнь еще не покинула бренную оболочку. Цепенея от ужаса, я склонился над распростертым на полу обугленным и покореженным телом.

Внезапно пелена спала с его глаз, и сквозь их черноту, более пронзительную, чем спекшийся уголь лица, проступило нечто, что я бессилен описать. Потрескавшиеся губы силились вытолкнуть какие-то слова. Я смог различить лишь имя Карла Колдуна, мне показалось также, что с изуродованных губ сорвались слова вечность и проклятие . Напрасно я силился собрать воедино жалкие обрывки его речи. В ответ на мою растерянность смоляные глаза незнакомца окатили меня такой злобой, что я задрожал, забыв о бессилии моего противника.