Говард Лавкрафт - В склепе

На мой взгляд, нет ничего более нелепого, чем принятое за истину и прочно укоренившееся в обществе отождествление простой деревенской жизни и душевного здоровья. Если я скажу вам, что место действия моего рассказа деревня и повествует он о беде, приключившейся в склепе со здешним гробовщиком, неуклюжим, нерадивым и толстокожим, то всякий нормальный читатель вправе ждать от меня буколической хотя и комедийной истории. Но Бог свидетель, что в происшествии, о котором я теперь, после смерти Джорджа Берча, могу рассказать, есть свои темные стороны, перед которыми бледнеют самые мрачные наши трагедии.

После этого происшествия Берч сделался калекой и в 1881 году сменил профессию, но никогда не обсуждал того, что с ним случилось, если удавалось уйти от разговора. Молчал и его старый врач, доктор Дейвис (он умер несколько лет назад). Считалось, что Берч искалечился, неудачно упав, когда выбирался из склепа на кладбище Пек-Вэлли, где просидел взаперти девять часов. С большим трудом ему удалось освободиться, пробив себе выход. Все это чистейшая правда, но в этой истории имелись и другие, тягостные обстоятельства, о которых он рассказывал мне шепотом, когда впадал в пьяное исступление. Берч откровенничал со мною, поскольку я был его врачом, а также, думаю, поскольку он после смерти Дейвиса нуждался в наперснике. Он был холостяком и не имел никакой родни.

До 1881 года Берч подвизался в Пек-Вэлли деревенским могильщиком и гробовщиком и был притом еще более черствым и примитивным субъектом, чем большинство его собратьев. Проделки, которые приписывает ему молва, сейчас трудно себе вообразить, по крайней мере горожанину, но даже жители Пек-Вэлли содрогнулись бы, узнай они о весьма растяжимой нравственности своего кладбищенских дел мастера в таких делах, как право собственности на дорогое убранство, скрытое под крышкой гроба; он не особо утруждался тем, чтобы достойно уложить безжизненные тела клиентов во вместилища, которые далеко не всегда подбирались с великим тщанием. Говоря напрямик, Берч был неряшлив, бесчувствен и никуда не годен профессионально; думаю однако, что он не был дурным человеком. Просто он был рабочим инструментом, существом бездумным, невнимательнным и пьющим что явствует и из случившегося с ним несчастья, которого можно было с легкостью избежать. Он не обладал и теми крохами воображения, которые держат простых обывателей в границах пристойности.

Мне трудно решить, с чего начать историю Берча, ибо рассказчик я неопытный. Вероятно, с холодного декабря 1880 года, когда земля промерзла и кладбищенские землекопы обнаружили, что до весны рыть могилы нельзя. По счастью, деревушка была невелика, и умирали в ней редко, так что можно было дать всем усопшим подопечным Берча временное пристанище в приспособленном для это склепе. А гробовщик сделался еще апатичнее, чем обычно, и в эту то погоду как будто превзошел нерадивостью самого себя. Никогда прежде не сооружал он столь хлипких, уродливых гробов, не пренебрегал так отчаянно уходом за изношенным замком на двери склепа, которую он распахивал и захлопывал как попало.

Наконец пришла весенняя оттепель и были старательно приготовены могилы для девяти безмолвных плодов угрюмой жатвы, ожидавших своего часа в склепе. И Берч, хоть и терпеть не мог эти перетаскивания и закапывания, хмурым апрельским утром принялся за работу но еще до полудня бросил ее, уложив на место вечного упокоения лишь одно тело по причине того, что сильный ливень разозлил его норовистую лошадь. Перевез он Дарайуса Пека, старика за девяносто, могила которого недалеко от склепа. Берч решил, что на следующий день начнет со старого коротышки Мэттью Феннера его могила находилась неподалеку, однако же протянул еще три дня и не вернулся к работе до пятнадцатого числа, до Страстной пятницы. Будучи лишен предрассудков, он не обратил внимания на дату, однако же впоследствии избегал предпринимать что-нибудь важное в этот судьбоносный шестой день недели. Воистину случившееся тем вечером перевернуло жизнь Джорджа Берча.

Итак, во второй половине дня пятницы, пятнадцатого апреля, Берч на лошади с телегой поехал за телом Мэттью Феннера. Позже он говорил, что не был трезв, как стеклышко, хотя тогда он еще не пьянствовал так безудержно, как потом, когда пытался кое-что забыть. Он просто был навеселе и правил достаточно небрежно для того, чем разозлил свою строптивую лошадь; по дороге к склепу она ржала, била копытами, задирала голову совсем как в прошлый раз, когда ее вроде бы допек дождь.