Август Дерлет - Маска Ктулху

Некоторое время я пытался разобрать хоть что-то в тех чуждых моему естеству голосах, которыми пульсировала вся комната, но они звучали совершеннейшей белибердой, несмотря на мое внутреннее убеждение, что произносили они вовсе не белиберду, а нечто очень важное, далеко превосходящее мое понимание. Мне уже было все равно, откуда они исходят: я знал, что возникают они где-то в доме, а посредством какого-либо естественного явления или как-то иначе — этого определить я не мог. Голоса были порождением тьмы или — такую возможность тоже нельзя было исключать — возникали в сознании, глубоко растревоженном демоническим криком козодоев, со всех сторон создававших ужасный бедлам, заполнявших долину, дом и сам разум мой этим громом, этим резким, пронзительным и несмолкающим: «Уиппурвилл! Уиппурвилл! Уиппурвилл!»

Я лежал в состоянии, похожем на каталепсию, и слушал:

— Ллллллллл-нглуи, ннннннн-лагл, фхтагн-наг, айи Йог-Сотот!

Козодои отвечали раскатистым крещендо звука — он заливал дом, бился о стены, вторгался внутрь. Голоса отступали, а с холмов возвращалось эхо и разбивалось о мое сознание лишь с немного меньшей силой:

— Йгнайии! Й’бтнк. ИИИ-йя-йя-йя-йаххааахаахаахаа!..

И вновь взрыв звука, нескончаемое «Уиппурвилл! Уиппурвилл! Уиппурвилл!» билось в ночь, в облачную мглу грохотом тысяч и тысяч неистовых барабанов!

К счастью, я потерял сознание.

Человеческие тело и разум могут вынести далеко не все, прежде чем наступит забытье, а с забытьем ко мне в ту ночь пришло видение невыразимой силы и ужаса. Мне грезилось, что я — в какой-то дали, где стоят громадные монолитные здания, населенные не людьми, а существами, которых людям даже с самым необузданным воображением невозможно себе представить; в стране гигантских древовидных папоротников, каламитов и сигиллярий [41] Каламиты и сигиллярии — вымершие древовидные растения, широко распространенные в каменноугольном периоде. , окружающих фантастические постройки; среди ужасающих лесов из деревьев и другой поросли, неведомой на Земле. Тут и там возвышались колоссы из черного камня — они стояли в глубине лесов, где царил непреходящий сумрак, — а кое-где громоздились руины из базальтовых глыб невероятной древности. И в этом царстве ночи сиявшие созвездия не походили ни на одну карту небес, какие мне доводилось видеть, а рельеф не имел никакого сходства ни с чем узнаваемым — если не считать представлений некоторых художников о том, как должна была выглядеть Земля в доисторические времена, задолго до палеозоя.

О существах, населявших мой сон, помню лишь, что у них не имелось никакой отчетливой формы: они были гигантских размеров и обладали отростками, по природе своей напоминавшими щупальца, но существа на них умели перемещаться, а также хватать и удерживать ими что-либо. Отростки могли втягиваться в одном месте и возникать в другом. Существа обитали в монолитных постройках, и многие пребывали там без движения, словно бы во сне, а им прислуживали существа-зародыши — значительно меньших габаритов, но сходной структуры, особенно в том, что касалось изменения формы. Были они кошмарного грибного цвета, не похожего на оттенок плоти вообще, — он напоминал окраску многих построек, — и временами эти твари претерпевали чудовищные телесные превращения, будто бы пародируя криволинейные архитектурные формы, коими изобиловал этот мир сна.

Странное дело, пение и плач козодоев не стихали — они как бы ткали это виденье, но звучали в некой перспективе, подымаясь и опадая фоном, как бы где-то вдалеке. Более того, казалось, что и сам я существую в этом странном мире, но в ином виде — будто сам прислуживаю одному из Великих, что возлежали там, вхожу в страшную тьму чужих лесов, убиваю зверей и вскрываю им вены, чтобы Великие могли кормиться и расти в каких-то других измерениях, отличных от этого жуткого мира.

Сколько длилась греза, сказать не могу. Я проспал всю ночь, однако, проснувшись, чувствовал себя как никогда усталым — будто почти всю ночь работал и задремал лишь под утро. Я еле дотащился до кухни, поджарил яичницу с беконом и без аппетита поел. Но завтрак и несколько чашек черного кофе вдохнули в меня новую жизнь, и я встал из-за стола освеженным.

Когда я вышел за дровами, зазвонил телефон. Звонили Хокам, но я поспешил внутрь послушать.

Голос Хестер Хатчинс я узнал сразу, поскольку привык к ее безостановочному говору:

— …И впрямь говорят, убили шесть или семь лучших коров у него в стаде, так мистер Осборн сказал. Они как раз на том южном пастбище были, что ближе всего к участку Хэрропа. Бог знает, сколько б еще поубивали, да все стадо кинулось прочь, сшибло ограду — да в хлев. Вот тут-то работник осборновский, Энди Бакстер, и пошел на пастбище с фонарем да увидел их. Совсем как коровы Кори да бедняжка Берт Джайлз — горла разорваны, измочалены все, бедные скотинки, так что смотреть страшно! Бог знает, что бродит по нашему распадку, Винни, но что-то нужно делать, или нас всех так поубивают. Я-то знала, что козодои кричат по чью-то душу — вот они и взяли бедного Берта. А теперь по-прежнему кричат, и я знаю, что это значит, и ты тоже это знаешь, Винни Хок. Еще больше душ отойдет к этим козодоям, прежде чем луна снова сменится.