Август Дерлет - Маска Ктулху

Но Лэйрд проявил железную волю, и метис наконец уступил, получив заверения в том, что мы обязательно вернемся назад до темноты и даже отвезем его в Пашепахо на машине. Тогда индеец с неожиданной быстротой — при его-то шаткой походке — направился в лес по узкой тропке, которую в другой раз мы бы просто не заметили. Пройдя около мили, Питер резко остановился и спрятался за дерево, словно боясь, что его увидят, после чего дрожащим пальцем показал на маленькую полянку, находившуюся в некотором отдалении и окруженную высокими деревьями; над полянкой виднелось чистое небо.

— Вон… там.

Камень был виден лишь наполовину, поскольку был весь покрыт густым мхом. Однако Лэйрд бросил в ту сторону лишь мимолетный взгляд; все его внимание было сосредоточено на индейце, который трясся от безумного страха и явно помышлял о бегстве.

— Ты хотел бы провести здесь всю ночь, Питер? — спросил Лэйрд.

Метис бросил на него испуганный взгляд.

— Я? Господь с вами, нет!

Внезапно в голосе Лэйрда зазвучали стальные нотки.

— Если ты немедленно не расскажешь, что ты видел, то останешься здесь на всю ночь.

Индеец был не настолько пьян, чтобы не понять, что с ним может произойти: мы с Лэйрдом легко его скрутим и привяжем к дереву прямо на краю страшной поляны. Очевидно, если раньше он и помышлял о бегстве, то теперь сообразил, что от нас ему не уйти.

— Не заставляйте меня рассказывать, — сказал он. — Об этом нельзя говорить. Я об этом никому не рассказывал, даже профессору.

— Мы хотим знать все, Питер, — тем же угрожающим тоном сказал Лэйрд.

Метис затрясся; повернувшись к камню, он вперил в него полный ужаса взгляд, словно боялся, что сейчас из камня поднимется какое-нибудь жуткое существо и набросится на него, чтобы убить.

— Не могу, не могу, — бормотал он и вдруг, подняв на Лэйрда слезящиеся глаза, тихо сказал: — Я не знаю, что это такое. Боже! Это было так страшно… Какая-то тварь… без лица, верещала так, что у меня чуть уши не лопнули, и с ней еще были… другие… господи боже! — Метис содрогнулся и, выйдя из-за дерева, сделал шаг в нашу сторону. — Богом клянусь, я видел ее однажды ночью. Она появляется вроде как из воздуха, потом начинается жуткий визг и вой, а потом еще и музыка, будто кто-то играет на чем-то. Я от страха чуть с ума не сошел, так и стоял, а потом убежал. — Голос индейца дрогнул; внезапно он развернулся и с криком «Прочь отсюда!» понесся по тропинке к дому, мелькая среди деревьев.

Мы с Лэйрдом бросились вдогонку и вскоре его нагнали. Лэйрд пытался успокоить Питера, говоря, что мы увезем его отсюда на машине и что он непременно вернется домой еще засветло. Конечно, Лэйрд, как и я, нисколько не сомневался в правдивости слов индейца; всю обратную дорогу, когда мы высадили Старого Питера на шоссе и вручили ему пять долларов за то, чтобы он забыл обо всем, что помстилось ему в пьяном виде, Лэйрд молчал.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил он, как только мы подъехали к нашему дому.

Я покачал головой.

— Кошмарные вопли позапрошлой ночью, — сказал Лэйрд. — Звуки, которые слышал профессор Гарднер, а теперь еще и это. Все сходится самым жутким образом. — Он резко обернулся ко мне. — Джек, как ты смотришь на то, чтобы сегодня ночью навестить тот камень?

— Согласен.

— Так и сделаем.

Только войдя в дом, мы вспомнили о диктофоне, который Лэйрд накануне оставил включенным. Вот средство, решил он, не зависящее ни от чьего воображения; простая, бездушная машина, которая, как известно каждому разумному существу, гораздо надежнее любого человека с его нервами и фантазиями, машина, не знающая ни страха, ни надежды. Думаю, что мы предполагали услышать лишь звуки, раздававшиеся возле нашего дома прошлой ночью; даже в самых диких ночных кошмарах не могли мы услышать то, что услышали на самом деле: запись, начавшись с самого обычного шума, внезапно сменилась невообразимыми воплями, перешедшими в какие-то адские звуки, завершившиеся самым невероятным, катастрофическим откровением, подорвавшим нашу веру в возможность нормального существования на этой планете.

Все началось с ночных криков гагар и сов, затем наступила тишина. Потом — уже знакомый нам шелест листьев и шум ветра и вдруг — жуткая какофония завывающих флейт, после чего последовал ряд звуков, которые я попытаюсь воспроизвести так, как мы услышали их в тот незабываемый вечер:

«Йигнаиих! Йигнаиих! Э-э-э-йа-йа-йа — йахаахааахааа-ах-ах — ах-нгх’аа — нгх’ааа йа-йа-йааа!» (Голос не человека и не зверя, а скорее нечто среднее между ними.)