Дэниел Истерман - Девятый Будда

То, чего так боялся Кристофер, все же произошло. Внезапная перемена в поведении мальчика привлекла внимание охранника. Он встал, повернулся и заметил Кристофера и тех, кто был с ним.

Охранник крикнул и вскинул винтовку. Он выстрелил слишком поспешно, не успев даже прицелиться. Пуля просвистела далеко от Кристофера, но он тем не менее пригнулся. Ответный выстрел, предназначенный охраннику, достиг своей цели. Тот пошатнулся, выронил винтовку и упал назад, на алтарь, опрокинув все, что стояло на нем.

Внезапно распахнулась дверь, и в юрту вбежал второй охранник, дежуривший снаружи. Кристофер выстрелил, прежде чем глаза часового успели привыкнуть к освещению в юрте.

— Быстро! — крикнул Уайлэм, подбегая к мальчикам. — Нам надо убраться отсюда, прежде чем кто-нибудь появится здесь.

Но, несмотря на всю поспешность, он не мог не остановиться, чтобы обнять Уильяма и убедиться, что его сын жив и здоров. Сзади подбежала Чиндамани, обняв Самдапа и подняв его на руки.

Снаружи послышались голоса. Кристофер опустил Уильяма на землю и подбежал к двери.

— Пошли! — сказал он, протягивая Уильяму руку. — Надо уходить!

Но Уильям смотрел на него со слезами на глазах.

— Я не могу! — крикнул он. — Посмотри!

Кристофер посмотрел туда, куда показывал Уильям. На его ноге был железный обруч, к которому была прикреплена цепь, в свою очередь намертво прикрепленная к тяжелому сундуку, стоявшему в метре от них. Самдап тоже был прикован к нему.

Кристофер зарычал от ярости. Он нагнулся и подобрал винтовку охранника, намереваясь сбить цепь с сундука при помощи приклада.

В этот момент снаружи донесся топот бегущих людей. Дверь распахнулась, и вбежали несколько мужчин. Все они были вооружены. Последний придерживал дверь. Через мгновение внутрь вошел Замятин.

Кристофер выронил винтовку и пистолет. Замятин улыбнулся.

— Вы как раз вовремя, — сказал он. — Праздник начинается через несколько часов. Я уже запланировал, как его отметить.

В последнее время он столько раз замечал, что кашляет кровью, что когда он сплюнул в миску и снова увидел кровь, это его совсем не испугало. Это страшно разозлило его, но злость была бессильной, ибо против него восстало его собственное тело, и он вряд ли мог приказать вывести свою оболочку из палатки и пристрелить. Он намеревался умереть на поле боя, даже если бы ему пришлось ползти туда на карачках; но каждый раз, когда он харкал кровью, в голове его поселялись сомнения. То, что пожирало его легкие, могло в конце концов обмануть его и не дать умереть смертью героя, о которой он мечтал. Он не находил особой славы в том, чтобы умереть, сплевывая розовую жидкость в металлическую миску.

Мальчик выскользнул из расставленных им сетей. Из получаемых им сейчас докладов стало ясно, что мальчик и мужчина пересекли огромные равнины между Улиассутаем и Ургой и, по всей вероятности, уже были здесь, в городе, незаметные среди скопления людей, прячущиеся, скрывающиеся, перемещающиеся в темной ночи по неосвещенным улочкам.

Ему присылали головы, десятки маленьких голов, которыми можно было набить десять огромных, окованных медью сундуков, и даже больше, но головы нужного мальчика среди них не было. Головы прибывали каждый день, зашитые в куски кожи или мешковину, с засохшей на них липкой кровью, а с ними приходили доклады о том, что мальчика видели далеко на востоке или что он скрывается в юртах, отстоящих от большой дороги. Предпринимались огромные усилия, чтобы найти его, но он ускользнул и теперь готовился бросить ему вызов здесь, в самом сердце принадлежавшего Унгерну королевства. Пришло время снова встретиться с Кхутукхту. Пришло время предупредить его о возможных последствиях в том случае, если мальчик не будет найден в ближайшие сорок восемь часов.

Услышав, как кто-то приближается к юрте, он быстро накрыл миску куском ткани. Он услышал, как щелкнул каблуками часовой, и голос, отдавший команду «вольно». Полог распахнулся и вошли двое: Сепайлов и европеец в белом костюме. Почему Сепайлов сам не может разобраться с этими людьми, подумал он. Ведь он знает, что не нуждается в разрешении генерала, для того чтобы выпороть человека или даже повесить, как, видимо, требовала того нынешняя ситуация.

Сепайлов отдал честь; Унгерн подумал, что он делает это неаккуратно. Форма полковника была грязной и местами разорванной. Только за это его следовало бы расстрелять, подумал Унгерн. Он ненавидел русских, особенно военных. Он хотел вести войну, опираясь на бурят, татар и калмыков. Остальные могут убираться в ад — ему было все равно. Они были просто пассажирами, и некоторые из них даже не удосужились оплатить проезд.