Роберт Чамберс: Путь к Cкорби

Они не считали дни, как не считали золотые пузырьки, миллионом глазков подмигивавшие из пены прибоя.

У Кента появился огонь — он горел на факеле в ее руках и в костре, который она разжигала там, где хотела. Были тетивы из шелка ее волос и стрелы, быстрые, как морские птицы, с наконечниками из раковин. Была леска из серебряных сухожилий оленя и крючок из полированной кости — всем этим премудростям он учился, слушая ее смех, когда ее шелковистая голова наклонялась к нему.

В первую ночь, когда был выделан лук и натянута тетива, они пробрались через залитый лунным светом лес к ручью. И встали там, перешептываясь, прислушиваясь, не понимая ни слова, к неясным звукам своих голосов.

Далеко в лесу фыркал и скребся Кауг-дикобраз. Они слышали, как скачет под луной по опавшим листьям Вабуза-кролик — тип-топ, тип-топ. Ски-скаа-утка бесшумно проплыла мимо, прекрасная, как водный цветок.

Далеко в океане Шинге-бис-крохаль всколыхнул пряную тишину глупым смехом, и Кай-йошк-чайка вздрогнула во сне. И вот по потоку прошла внезапная дрожь, слабый всплеск, мягкий шорох песка.

— Айхо! Смотри!

— Я ничего не вижу.

Любимый голос был для нее лишь бессмысленной мелодией.

— Айхо! Та-хинка, олениха! И-хо! Сейчас появится вожак.

— Та-хинка, — повторил он, поднимая стрелу.

— И-то! Та-мдока!

И он поднял стрелу к голове, перья серой чайки коснулись его уха, и темнота зажужжала в тон пению тетивы.

Так умер Та-мдока, олень с рогами о семи отростках.

Как яблоко, подброшенное в воздух, вращается наш мир, брошенный в космос.

И однажды Си-со-ка-зарянка проснулась на закате и увидела у корней цветущего дерева девушку, укачивающую младенца в шелковой колыбели своих волос.

С первым слабым криком ребенка Кайг-дикобраз поднял колючую голову, Вабуза-кролик замер неподвижно со вздымающимися боками, Кай-йошк-чайка прошагала поближе по берегу.

Кент сел около девушки, одной рукой обняв ее и ребенка.

— Айхо! Айнах! — прошептала мать, подымая младенца к первым лучам солнца.

Кент же задрожал, а его глаза округлились. На зеленом мхе лежали три тени. Но тень младенца была белой, как иней.

Они назвали ребенка Часке, так как он был первым сыном, и девушка укачивала его, завернув в шелк своих волос. Днем, сидя на солнце, она напевала:

В тихом океане Шинге-бис-крохаль прислушивался, приглаживая атласную грудку. В лесу Та-хинка-олениха повернула красивую голову по ветру.

Этой ночью Кент думал о мертвеце — впервые с тех пор, как попал на Путь к скорби.

— Аке-у! Аке-у! [9] Слово означает «вернись-вернись» или «приди-приди». — защебетала Си-со-ка-зарянка. Но мертвец больше не появился.

— Возлюбленный, сядь рядом с нами, — прошептала девушка, глядя в его встревоженные глаза. — Ма канте масека.

Но он смотрел на ребенка и его белую тень на мхе, и лишь вздохнул:

— Ма канте масека, возлюбленная! Смерть наблюдает за нами через море.

Он никогда прежде не знал, что скорбь скрывалась в этих лесах. Теперь он узнал ее. И все же радость, бесконечно возрождавшаяся, когда две крохотных ручки обнимали его за шею, когда слабые пальчики смыкались вокруг его пальцев — радость, с которой знакомы и Си-со-ка, щебечущая в гнезде, и Та-мдока, облизывающая пятнистого детеныша — радость придавала ему силы для того, чтобы встретить спокойно затаившуюся в снах и в глубине леса скорбь и страх, смотревший на него пустыми глазницами.

Он часто теперь вспоминал лагерь, Бейтса, с которым нередко делил одеяло, Дайса, которому одним ударом сломал запястье, Тулли, чьего брата застрелил. Ему казалось даже, что он слышит выстрел, внезапный хлопок в зарослях болиголова. Снова он видел клуб дыма и высокую фигуру, падающую в кустах.

Он вспомнил каждую минуту суда: рука Бейтса лежала на его плече, Тулли с растрепавшейся рыжей бородой и бешеными глазами требовал его смерти, в то время как Дайс ругался, курил и расшвыривал головешки, оставшиеся от костра. Он вспомнил и приговор, и ужасный смех Тулли, и новую джутовую веревку, которую они сняли с упакованной на продажу пачки смолы.