Ольга Заровнятных - Закрытая школа. Противостояние

– Аня, это не твоего ума дело, – одернул ее Войтевич.

– И впредь не смей обсуждать приказы, которые получаешь! – жестко сказал Морозов.

Анна в отчаянии опустила голову. Морозов переглянулся с Войтевичем и добавил сквозь зубы:

– Надеюсь, они все поняли.

– Я тоже, – подхватил Войтевич. – Нам сейчас меньше всего нужно, чтобы они путались под ногами. – Он тяжело вздохнул, потирая лоб, и расстроено сказал: – Сергей Андреевич так и не появился. Хранилище взломано, все ценности исчезли…

– А вдруг он сделал это сам? – мстительно спросила Анна, поднимая голову. – И живет теперь припеваючи где-нибудь в Акапулько…

– Исключено, – отрезал Войтевич. – Крылов не имеет к этому никакого отношения.

Войтевич отошел к окну, давая понять, что в обсуждении Крылова поставлена точка. Анна и Морозов за его спиной переглянулись, Морозов пожал плечами, как бы говоря – ну нет так нет.

Глядя на улицу на гуляющих во дворе школы детей, Войтевич вспоминал свое детство. Это были тягостные воспоминания. Он часто вспоминал день, когда в последний раз видел своего отца – это было 5 мая 1945 года в Берлине.

В тот день, войдя в комнату своего отца – капитана СС Людвига фон Хаммера, – он увидел его стоящим у окна, тот мрачно прислушивался к отдаленным звукам бомбардировки. Тени под глазами капитана и ясно читавшаяся усталость на всегда мужественном лице выдавали бессонные ночи.

Войтевичу тогда было семь лет. Он был светловолосым мальчуганом, носил бриджи и куртку полувоенного образца, грубые тяжелые ботинки. Да и звали его не Константином, его настоящее имя было Хельмут. Несмотря на испуг, он держался прямо, словно юный солдат, старательно подражая своему отцу.

Фон Хаммер слегка кивнул ему и сел за стол, заваленный кожаными папками, вставил в печатную машинку лист бумаги и решительно начал печатать: «Герр Вульф! Я тщательно обдумал Ваше предложение. Несмотря на то, что разум советует принять его, честь немецкого офицера не позволяет мне сделать этого», – отец задумался, посмотрел в сторону окна, откуда продолжали доноситься звуки бомбардировки, затем быстро продолжил письмо: – «Однако я понимаю, что ради будущего Великой Германии дело, которому мы посвятили сотни часов напряженной работы, не должно пропасть. Я собрал в отдельный отчет результаты наших экспериментов. Эту папку передаст Вам тот, кому я всецело доверяю…»

Оглянувшись на сына, фон Хаммер улыбнулся ему краешком губ и закончил печатать: «…мой сын Хельмут. Прошу Вас позаботиться о нем, чтобы он, несмотря на все грядущие испытания, вырос достойным сыном своей страны».

Людвиг фон Хаммер убрал письмо в кожаную папку со знаком «Гемини», встал из-за стола, подошел к сыну и присел перед ним на корточки:

– Хельмут, ты должен передать эту папку доктору Вульфу. – Фон Хаммер взял его за плечи, поймал испуганный взгляд. – Лично ему, понимаешь? От этих бумаг зависит будущее всего мира.

– А почему ты сам не можешь? – спросил он отца дрогнувшим голосом.

– Доктор Вульф уехал, – объяснил Людвиг фон Хаммер, – а я должен остаться здесь. – Фон Хаммер поднялся, выпрямившись во весь рост, и закончил тоном, не терпящим возражений: – Мартин фон Клаусс отвезет тебя.

В последний момент, отдавая сыну папку, Людвиг фон Хаммер не сдержался, прижал Хельмута к себе и поцеловал в макушку. Хельмут вышел, прижимая к груди папку и глотая слезы, на улицу к ожидавшему его Мартину фон Клауссу.

Уже в машине, под звуки немецкого военного марша, несущегося из кабины водителя и перекрывшего звук выстрела, донесшийся из дома, Мартин фон Клаусс, доверительно улыбаясь, поведал Хельмуту:

– Самолет уже ждет. Мы улетим далеко-далеко от Берлина.

– Куда? – с живым любопытством откликнулся Хельмут.

– В Москву, – широко улыбнулся фон Клаусс.

– В Москву? – не поверил Хельмут, но, осознав, что фон Клаусс не шутит, запаниковал: – Но там же русские!! Они всех нас убьют!

– Не убьют, – самодовольно усмехнулся Мартин фон Клаусс и кивнул на папку, которую Хельмут все так же крепко прижимал к груди. – У нас есть нечто такое, что очень их интересует.

Когда они прилетели в Москву, Мартин фон Клаусс переоделся сам и дал приказ переодеться Хельмуту. Теперь на них были белоснежные рубашки, брюки и пиджаки. Маленького Хельмута никто бы не отличил от любого советского школьника.

– Герр штурмбанфюрер, зачем мы это надели? – недоуменно спросил Хельмут, когда Мартин фон Клаусс привел его в какую-то пустую мрачную комнату с портретом Иосифа Сталина, висящим на стене над единственным столом.