Александр Матюхин: Изоляция

Можно попытаться нажать стоп-кран — но он не сработает или заклинит.

Можно попытаться вышибить стекло — ни одно не разобьется, как ни пытайся.

Можно спровоцировать толпу, чтобы люди сами выпихнули тебя на остановке — но люди не выпихнут. Они очень торопятся по своим делам. Они никого и никогда не замечают. Вошли — вышли. Короткая пересадка на поезде жизни.

Можно, конечно, раз за разом стоять у дверей, в надежде, что выскочишь первым, что никто не успеет оттеснить, затащить обратно, схватить, не пустить. Но это та самая ложная надежда. Она быстро умирает.

И спустя какое-то время человек слышит только шум колес, гул ветра, скрежет открываемых дверей…

Я положил еду и пакет с фруктами под сиденье. Через двадцать минут, ровно в десять, состав высадит последних пассажиров на всеравнокакой станции и умчится в черноту, где будет нарезать круги без остановки до самого утра. Рыженькая найдет еду и прикончит ее в полчаса, не думая о том, что следующая порция появится только завтра вечером. Она еще не сообразила распределять запасы. Она еще не научилась тут жить.

Поезд начал притормаживать. Я поднялся, мельком взглянул на рыженькую. Она даже не подняла голову.

Дня через три, может быть, подойду и поговорю с ней. Объясню, что и как. Заодно спрошу — за что? Наверняка она знает. Каждый знает, но многие не говорят.

На платформе я дождался следующего состава. Отыскал нужный вагон. Зашел. Внутри было немноголюдно.

Человек развалился сразу на трех сиденьях, закинув ногу за ногу, читал газету. Был он бородат, седовлас. На фалангах пальцев правой руки синели выпуклые буквы «Ж.О.Р.И.К». Где-то человек разжился коричневой кожаной барсеткой. Неделю назад ее не было.

— Сигареты привезли? — спросил человек, не поднимая головы.

— Вы бы хоть поздоровались, — отозвался я, сел у его ног, выудил из рюкзака блок «Нашей марки» с фильтром и зажигалку.

— Дел у меня больше нет, с вашим братом здороваться.

Он нехотя сел, отложил газету, взял и распечатал пачку, воткнул сигарету в уголок рта и раскурил.

— Мужчина! — тут же завопила женщина у дверей. — Мужчина, курить запрещено!

— А вы на меня пожалуйтесь, — посоветовал седовласый, пуская дым двумя струйками из ноздрей, — вот сразу, как выйдете на Проспекте, так и жалуйтесь. Пусть за мной придут и высадят. Ага. Я готов.

Конечно, он знал, что никто его не высадит. Седовласого попросту не найдут. Ни в этом вагоне, ни в каком. Никто не замечает застрявших в метро людей. Разве что увидят краем глаза какого-то странного человека, или на мгновение испытают легкое раздражение оттого, что кто-то пытается выбраться из вагона раньше остальных, ведет себя не так, как другие… но это быстро забывается. Нужно всего лишь выйти.

Он повернулся ко мне, беззаботно разглядывая. Сказал:

— Вот, свернуть бы вам шею за такие дела. Честного человека взяли и засунули черт-те во что! Это же форменная тюрьма!

Я достал из рюкзака сверток с едой, пакет с яблоками и мандаринами. Произнес давно заученное:

— Это не тюрьма, Георгий Юрьевич, это изолятор временного содержания. Вас поместили сюда до вынесения приговора.

— А кто это решил? За какие такие грехи?

Я не ответил, положил еду и фрукты на сиденье.

Никто не застревает в метро просто так.

Изолятор — он для таких, как Георгий Юрьевич. Для тех, кого надо изъять из человеческого мира ради безопасности других людей.

В Москве изолятором служит кольцевая. В Питере — маршрут по каналам и рекам (человек приходит на экскурсию, садится в катер, укутывается в теплый плед… и кружит по водной глади, по Мойке, каналу Грибоедова, по Фонтанке и Неве, оставшись один-одинешенек, не в силах даже встать с места). Скоро, впрочем, и в Питере запустят свое подземное кольцо. В других городах есть чертовы колёса, карусели, закольцованные туристические трассы.

Это места, где размыто начало пути и совсем нет конца. Идеальный вариант бесконечности.

— Я пять лет кручусь здесь, не имея возможности выйти, — произнес седовласый, сминая фильтр большим и указательным пальцами. — Я моюсь из ведра воды, хожу в туалет вон в том углу. Я расчесывался последний раз на прошлый Новый год. Вы думаете, этого недостаточно для искупления каких-то грехов?

А ведь он убил человека. Перед этим отсидел три года за грабеж, вышел по досрочке, доехал до Москвы и в первый же вечер вольной жизни решил разжиться легкими деньгами. Подкараулил одинокого паренька в подворотне, не рассчитал сил, приложил его головой об асфальт. Открытая черепно-мозговая, полтора часа без сознания на холоде — и вот вам невинная смерть. А Георгий наш Юрьевич спустился в метро, еще не зная, что застрял.