Карина Шаинян: Парусник за рифом

Он встает ночью и ждет рассвета. Пробирается на берег, спотыкаясь об обломки кораллов. Слушает, как ворчат волны, разбиваются об риф. Воздух становится прозрачно-жемчужным, прибегает ветер, бросая в лицо пригоршни соли. Вот сейчас…

Парусник за рифом. Он точно знает, куда смотреть, в полной темноте – он уже смотрел в ту сторону и ждал…

Парусник за рифом появляется каждое утро, когда встает солнце. Расплавленная каемка выглядывает из-за серой стены воды, он знает, что это случилось – но корабль уже загораживает солнце. Паруса бьются на ветру – зелень тюльпанных листьев, свежий излом сосны, крыло зимородка, сердцевина самой нежной из всех роз, прозрачный аметист… и снова – зелень на стремительно голубеющем небе… растворяясь в нем, уходя до следующего рассвета – играть цветами… несколько секунд? или год?

Он со вздохом встает, нехитрые дела – сети… облезлая хижина… Руки сами сделают все, что нужно, а он будет думать о паруснике и ждать следующее утро. Иногда корабль не приходит, и тогда настроение портится. Иногда корабль не появляется несколько дней подряд – и он начинает думать, что пора бежать с этого атолла… он здесь один, не помнит почему – просто один, для того, чтобы каждый день смотреть на ненавистную (так ему кажется сейчас) игру красок. А потом парусник появляется снова – и он становится счастливым… на несколько секунд… или на год? улыбается и думает о бьющихся на ветру парусах, и любовь осторожно трогает мягкими лапами его лицо.

Маленький ослепительно белый катер несется по лагуне. Мальчик в красных плавках на водных лыжах. Длинноволосые девушки с гибкими телами хохочут в прибое. И над всем этим – седовласый, взрыкивающий, с жирным смехом и запотевшим стаканом в руке.

Он смотрит на свой остров. Оказывается, здесь – белый песок, и пальмы, и слишком синее море, и слишком голубое небо… "Я живу в журнальной картинке", – бормочет он, уходя в свою хижину, чтобы проснуться ночью.

"Они все здесь, чтобы смотреть на тебя. Но они не могут проснуться так рано – а если и смогут, ты не придешь, правда?" Паруса кивают, соглашаясь. "Но они хотят заставить тебя. О, этот главный – может заставить… я не могу помешать им…" Корабль уходит, растворяется, и он бредет к своим сетям, руки все сделают сами, лицо само вежливо улыбнется главному. Он не может им помешать, вечером он будет сидеть на веранде (откуда здесь веранда?), сжимая холодный мокрый стакан, щуриться на красную кепку мальчика и ухмыляться девушкам, хихикающим над шутками главного, восторженно, с придыханием расспрашивающими о корабле. "Вот завтра же на рассвете мы пойдем посмотреть на него, правда?" Он соглашается, и они договариваются о встрече, зная, что ее не будет.

Два самолета. Первый – покачивается на поплавках, как раскормленная чайка, они с главным – в кабине, глаза привязаны к стеклу, слезятся, не отрываясь смотрят в одну точку. Второй – стремительно вынырнул из-за горизонта, обрушил на атолл раскатистый рев и снова исчез, оставив в небе черное пятно. Пятно касается горизонта и вспухает бурым, на них обрушивается новая волна грохота, уже невыносимая, и невидимая смерть впивается в тело, но до этого он успевает увидеть – солнце без лучей, взошедшее в полдень, и сияющие паруса, – фломастеры, у него в детстве были такие фломастеры, – и пузырьки пены в углу губ хрипящего главного, и успевает услышать свой крик – потому что красота корабля невозможна, она раздирает когтями мозг, и глаза, и душу, и в эти дыры врывается любовь, круша все на своем пути, как боль, которую больше нельзя терпеть. А потом – грохот, самолет испуганно и беспомощно подскакивает, и вместе со звуком приходит темнота.

Темнота длится – секунды? Или год? Но постепенно из нее выползают предметы, с натужной многозначительностью рассаживаются по местам. Край кресла. Паутина в углу под потолком. Ухмыляющиеся трещины в стекле, приборная доска, покрытая слоем слякотной грязи. Второе кресло – и тело главного, медленно стекающее на пол.

Он медленно встает, отстраненно наблюдает, как с пальцев срываются липкие капли, обнажая кость. Выходит из рубки, осторожно прикрыв за собой дверь. Первые шаги даются с трудом, в воду летят какие-то ошметки, в глубине их суетливо подхватывают рыбы. Он улыбается им (вот еще какая-то склизкая капля полетела ко дну) и наконец поднимает голову.

Корабль ждет его. Паруса (белые, так и должно быть) извиваются под вкрадчивыми прикосновениями ветра. Приходит запах дегтя, и соли, и дерева, сдирая тошнотворную вонь рубки. Он размеренно шагает за риф, торопиться некуда – сегодня корабль ждет его.