Наталья Александрова - Последний ученик да Винчи

Его гость опустился на одно колено и сухими холодными пальцами закрыл эти глаза.

— Нос немного тоньше, — озабоченно проговорил отставной военный, вглядываясь в экран монитора, — и с небольшой горбинкой. Да, примерно такой… уши меньше… плотнее прижаты к голове… нет, не такие, снизу закруглены… вот это больше похоже…

Он уже второй час сидел рядом с сотрудником службы безопасности за компьютером, пытаясь создать фоторобот, пытаясь восстановить облик того человека, который вышел через служебный подъезд Эрмитажа в ночь его дежурства, в ночь странного преступления. Непривычное занятие очень утомило его.

— Теперь волосы. — На экране появилась одна прическа, другая, третья…

Сзади тихо подошел Евгений Иванович Легов и заинтересованно уставился на экран. Постепенно проступавшее там лицо показалось ему знакомым.

— Костя, поменяй подбородок, — попросил Легов своего подчиненного. — Поставь более закругленный… вот так… теперь углуби носогубную складку…

— Вот, это он! — радостно воскликнул ночной дежурный. — Точно, он! Как живой получился!

— Вы уверены? — на всякий случай переспросил Евгений Иванович. Он сам не верил в такую удивительную удачу.

— Он, он самый! — уверенно подтвердил отставник. — Теперь просто одно лицо!

— Распечатай, — коротко распорядился Легов.

— Сколько экземпляров? Штук двадцать, чтобы раздать всем нашим ребятам?

— Нет, одного экземпляра достаточно. Только для меня.

Сложив вдвое листок с распечаткой фоторобота, Легов вышел из кабинета и поднялся на второй этаж.

— Как дела, Дмитрий Алексеевич? — самым нежным голосом проворковала Маша по телефону. — Как продвигается ваша работа?

Нынешним утром она решила, что глупо дуться на реставратора, помешанного на работе. Глупо язвить, он все равно ничего не заметит. В конце концов, Маше тоже нужна его помощь, исключительно по работе. Стала бы она интересоваться этим типом просто так! Да вот еще, очень надо! Сорок лет, а то и больше, одежда немодная и сидит мешковато, да еще всегда в рыжей шерсти от кота. Вечно витает в эмпиреях, не видит, что происходит у него под носом. Ему ближе какой-нибудь шестнадцатый век, чем нынешнее время, во всяком случае, он лучше в нем ориентируется. В общем, полное ископаемое.

Но он обещал Маше эксклюзивное интервью. Сейчас он оказался в самом центре событий с картиной. И уж если волею судеб их дорожки пересеклись, то Маша своего не упустит. Это интервью может стать переломным моментом во всей ее журналистской карьере.

— Дмитрий Алексеевич, дорогой, вы меня не забыли? — она решилась добавить в голос чуть больше интимности.

— Как бы я мог забыть, если мы расстались только вчера? — весело откликнулся Старыгин.

— Есть новости?

— Ну, я раскопал кое-что, так что если вы не слишком заняты…

— Я еду!

Старыгин положил трубку и поймал себя на том, что улыбается.

Маша появилась через сорок минут, чудом ей удалось миновать все пробки.

— Я принесла хороший молотый кофе! — заявила она. — И миндальные пирожные для вас!

— Почему для меня? — удивился Старыгин.

— Потому что вы — сладкоежка, как все мужчины!

— Не буду отпираться, — смиренно склонил голову Старыгин. — Только откуда вы узнали такие интимные подробности про меня?

— Мне нашептал их кот Василий! Но расскажите же, что вам удалось выяснить!

— Да, но сначала я должен закончить работу. А вы пока сварите нам кофе!

Старыгин наклонился над картиной и не видел, какую физиономию скорчила Маша. Что за командирский тон! Как будто она горничная! Но ради эксклюзивного материала она готова не только варить этому типу кофе, но и жарить яичницу на завтрак!

Утверждение вышло несколько двусмысленным, хорошо, что она не сказала этого вслух.

— Во времена Леонардо большинство итальянских художников писало темперой, то есть красками на основе яичного желтка, — Дмитрий Алексеевич говорил, продолжая в то же время исследовать поверхность холста. — Основой для их картин служили доски, чаще всего тополевые. Правда, во многих областях Италии применяли свою местную древесину: для феррарских живописцев были характерны ореховые доски, буковую древесину использовали представители болонской школы, ель — венецианские художники, пихту — живописцы Ломбардии. Сам же Леонардо считал лучшими основами для живописи доски из кипариса, ореха и груши. Он очень много экспериментировал и с красками. В его рукописях осталось множество оригинальных рецептов красок и грунтов. В основном он писал смесью масла и темперы, но часто составлял более сложные сочетания, добиваясь особенной воздушной прозрачности и глубины цвета.