Александр Бушков - Другая улица

Воронку бы какую высмотреть – и в нее. Это все враки, что снаряд или бомба в одну воронку не попадают. Иногда – еще как!

Но часто и шанс есть…

И тут снаряд положило слева от меня, совсем близко, так, что глаз запорошило, а уши залепило грохотом. Не почувствовал я, однако, что он меня задел, приподнялся, осмотрел себя…

И почувствовал, что отрываюсь от земли. Как самый натуральный воздушный шарик. Вот уже подо мной совершенно не чувствуется твердой земли, вот и ноги от нее оторвались, и весь я…

И понесло меня над землей, куда-то все выше и выше. Метров уже на пятнадцать, а там повыше. Слышал я пару раз о таких случаях: когда душа отрывается от тела и начинает возноситься вверх. Рассказывали люди, которым верил. Вот только в чем загвоздка: не душа взлетала в воздух, не бесплотная субстанция, а сам я, как есть, в живом теле. Сапоги болтаются, рукава гимнастерки вижу, автомат на боку чувствую…

Но ведь лечу! Сердце от ужаса замирает, а я лечу. Уже поднялся над лесочком, выше верхушек деревьев, и вижу, что там, за лесом, стоят танки. По-моему, немецкие. Вверх никто не смотрит, к чему, если нет команды «Воздух!»? А меня еще повыше подняло, потом понесло по горизонтам… не знаю, с чем и сравнивать, со скоростью пешехода, что ли, разве что самую чуточку побыстрее. Несет меня на высоте не менее чем в полкилометра, непонятно, как, куда и зачем. Страха нет. Одна мысль: «Вот сейчас как хлопнусь с такой высоты, что и костей не соберешь, одно мокрое место останется».

Временами попадаю в дымы от пожарищ – танки горят, машины, еще что-то – слепну на миг, в ноздри гарь лезет. И чего только подо мной нет: танки, окопы, пушки палят с открытых огневых позиций, пехота перемещается… я же говорю, ад кромешный. Все внизу перемешалось: наши и немцы, танки и пехота, самолеты носятся на бреющем, слева от меня с диким визгом и пламенем пронеслась целая стая ракет от «катюш» – и на моих глазах накрыла немецкие танки. Огонь и дым взметнулись до самого неба.

Ну, думаю, если меня да в эту гущу…

Нет, понесло правее – над побоищем, над позициями, над пожарищами и дымами. И все выше поднимает, на добрый километр. Тут слева от меня – жуткий вой. Поворачиваю голову – прямо на меня несется истребитель с крестами на крыльях, поджарый такой, хищный «мессер». «Ну, – думаю, – и все, конец, он меня винтом в клочки по закоулочкам…»

И ведь немец меня видит! На всю жизнь запомнил его физиономию: рыжий, щекастый, с крестом на шее. Уставился прямо на меня, глаза из орбит вылезли, рожа изумленная, спасу нет. Как у любого на его месте. Примерно в километре над землей летит без всяких самолетов, парашютов и планеров русский солдат, по прямой летит, не сверху вниз…

Уж не знаю, что он там сделал, что-то пошерудил с рычагами – и нырнул, пронесся подо мной. Оглянулся – все еще с выпученными глазами – и помчался дальше. Только моторной гарью от него шибануло да шатнуло ветром.

Лечу дальше. Уже вроде бы не поднимаюсь и не опускаюсь. Осталось одно равнодушие: это сколько же мне так лететь, пока хряпнусь с небес? В лепешку ведь…

Но чувствую, опускаюсь помаленьку. На какую-то равнину, где не видно ни наших, ни немцев, только справа что-то горит, а слева грохочет. Ниже, ниже. Вот и сапоги оземь ударились, не сильно и не больно, словно с крылечка спрыгнул, стою, опомниться не могу – колотун бьет…

И знаете что? Не стал я ломать голову, ни над чем думать, а быстренько определился по компасу и чесанул в прежнем направлении.

Артполк я нашел. И приказание передал, и ухитрился невредимым назад вернуться. Только об этом своем полете я тогда ни одной живой душе не рассказывал – кто бы поверил?

Моя госпитальная одиссея затянулась надолго. В январе в Восточной Пруссии в грудь прилетели два осколка. Тот, что угодил слева, оказался вовсе уж мелким пакостником: вспорол кожу и немного зацепил два ребра, даже без трещин. А вот второй, сволочь, проломил ребра и глубоко ушел в левое легкое. Это уже было гораздо посерьезнее. Да вдобавок начались осложнения с долгими гнойными истечениями, и какое-то время, мне потом по секрету признались, доктора считали, что я не жилец.

Ничего, выкарабкался. В конце концов эвакопоезд меня привез в Свердловск, и начались мытарства. Госпиталь располагался в гостинице «Большой Урал», а это здоровенное здание насквозь продувалось сквозняками, холод стоял невероятный… Ну, к весне стало получше, а там и война кончилась, и настал июнь.