Уильям Блэтти - Экзорсист

Из чайханы донеслось сопение: тощий хозяин вышел на порог и, взбивая клубы пыли стоптанными туфлями, явно завезенными с севера, заковылял к столу.

— Kaman chay, chawaga? [2] Еще чаю, парень? ( араб. )

Человек в хаки отрицательно покачал головой: взгляд его все еще был прикован к ботинкам, покрытым коркой засохшей грязи — мириадом частичек неугомонной жизни. “Да, такова Вселенная, — кротко отметил он про себя, — сгусток материи, и все же — дух в конечном итоге. Что общего между ботинком и духом? И то и другое — основа, несущая на себе тяжесть жизни.”

Тень на столе сдвинулась: старый курд навис над миром безмолвным напоминанием о древнем, так и не выплаченном долге. Старик поднял голову; хозяин тускло блеснул на него влажными бельмами — казалось, осколки яичной скорлупы прилипли к черным зрачкам. Глаукома. Любовь к ближнему; хоть на мгновенье бы освободиться от этого долга.

Старик вынул кошелек и принялся искать монету, перебирая содержимое: несколько динаров, иракские водительские права, выцветший календарик двенадцатилетней давности. На обороте надпись: “Все, что даем мы бедному, возвращается к нам после смерти”. Отпечатано миссией иезуитов. Он заплатил за чай и еще полсотни филсов оставил после себя на необструганных досках неизъяснимо тоскливого цвета.

Затем направился к джипу. Звук ключа, скользнувшего в замок зажигания, разнесся в воздухе неприятным треском. Несколько секунд он стоял, зачарованный безмолвием. Высоко в воздухе, под самой вершиной, Эрмил, россыпью крыш сомкнувшись с краями облаков, парил расплывчатым божественным ликом. И вновь влажным холодком стянуло спину. Кто-то ждал его.

— Allah ma’ak, chawaga [3] Аллах с тобой, парень ( араб. ) .

Курд улыбнулся, обнажив почерневшие зубы, и помахал рукой на прощание. Чуточку теплоты бы сейчас, пусть с самого донышка жизни… Человек в хаки усилием воли заставил себя состроить улыбку и ответил взмахом руки. Затем отвернулся, и улыбка исчезла с лица. Взревел мотор; джип лихо развернулся на 180 градусов и, быстро набирая скорость, стал удаляться в сторону Мосула. Курд стоял, провожая взглядом исчезающую точку: странное чувство невосполнимой утраты наполнило сердце его внезапной печалью. Что ушло в этот момент из его жизни? Только сейчас осознал старый курд, как спокойно было ему в присутствии незнакомца. Умиротворение быстро таяло, вместе с последними клубами дорожной пыли. Он вдруг почувствовал себя всеми покинутым и одиноким.

Перепись находок проводилась со всей тщательностью и была закончена в десять минут седьмого. Смотритель мосулского хранилища, араб со впалыми щеками, медленно выводил в своей книге описание последнего экспоната. Вдруг он замер, обмакнув перо, и взглянул снизу вверх на своего давнего друга. Человек в хаки о чем-то глубоко задумался. Он стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и сосредоточенно глядел куда-то вниз, будто прислушиваясь к сухому шепоту минувших столетий. Некоторое время смотритель взирал на него с нескрываемым любопытством, затем вернулся к своей записи и твердым, мелким почерком вывел последнее слово. Вздохнул с облегчением, положил ручку и посмотрел на часы. Поезд в Багдад отправлялся в восемь. Он промокнул страницу и предложил выпить чаю.

Человек в хаки жестом отказался, продолжая пристально рассматривать что-то перед собой на столе. Араб наблюдал за ним с растущей тревогой. Странная тяжесть разлилась в воздухе. Он встал, подошел к другу и в тот момент, когда тот наконец пошевелился, ощутил легкое покалывание в затылке. Старик нагнулся к столу, взял амулет и положил его себе на ладонь. Это была головка из зеленоватого камня — демон Пазузу, властелин всех недугов, олицетворение юго-западного ветра. В верхней части виднелось отверстие: когда-то хозяину своему амулет служил надежной защитой.

— Зло побеждается злом, — тихо выдохнул смотритель музея и лениво обмахнулся французским научным журналом с жирным отпечатком большого пальца на обложке.

Друг не ответил; даже не пошевелился.

— Что-то случилось, Отец?

Человек в хаки, казалось, не слышал: внимание его все еще было поглощено амулетом. Это была его последняя находка. Наконец он отложил ее в сторону и поднял на араба вопросительный взгляд. Произнес ли он что-нибудь в тот момент?

— Ничего.

Они тихо попрощались. Старик уже был в дверях, когда смотритель вдруг нагнал его и с неожиданной силой сжал руку.

— Всем сердцем умоляю вас, Отец, не уходите.