Ирек Грин - Дневник дьявола

— Что еще?

— Те, кто сидят здесь, являются их последователями, они обязаны пожертвовать собой и присоединиться к сонму мучеников, которых Пророк уже ожидает на небесах.

Тогда-то Адриан и сделал снимок, который потом увидели сыновья моей кузины и назвали страшным. Почем мне знать? Они молоды. Но фотография прекрасная. Сделана в сине-буро-фиолетовых и, ладно, уступим Фишману, зеленоватых тонах. На фоне отверстия (солнца не видно — работа редактора) сосредоточенно сидят юные будущие самоубийцы, счастливые мученики; их лица искажены криком. Слева, немного сгорбившись, сидит высокий учитель в черном одеянии. Когда мы с Фишманом готовили материал для книги и Адриан позволил мне взглянуть на снимок, та картина напомнила мне что-то. В свою очередь, я показал ему репродукцию картины Гойи «Шабаш ведьм». Я пришел в ужас от сходства . Может быть, поэтому он воспринял серьезно мою шутку, что картина называется «Ловец душ», и именно так назвал свою фотографию.

Они сказали: «Дядя, то, что ты делаешь, — очень важно», а Фишман прикрыл глаза, помолчал с минуту и наконец ответил:

— Я долго не соглашался с тем, что моя работа имеет огромное значение. Однако с некоторых пор я верю, что частная трагедия подвергаемых истязаниям людей и моя личная трагедия, когда я вынужден присутствовать в тех местах, вероятно, все же менее важна, чем послание, содержащееся в моих работах, и реакция, которую они могут вызвать в сытом и довольном мире.

Таков был его ответ. Бурый задал еще один вопрос:

— Значит, люди настолько черствы, что не поверят, если не увидят своими глазами и не будут потрясены увиденным, несмотря на то, что знали об этом раньше?

— Они еще хуже, — ответил он, а я ощутил вкус победы, который почувствовали и те, кто сидел на террасе, а потом налетели тучи, черные, грозовые, и Вальпургия предложила пройти в дом, потому что приближалась буря.

Дома мне приснился сон, что также заслуживает внимания, потому что обычно такого не бывает. Я даже слегка испугался, так как верю в теорию, что, когда люди засыпают, пробуждаются демоны. Мне снилось, что я спал. Во сне я проснулся от ощущения жара. Адского жара. Моя кожа лопнула. Огонь. Волосы мгновенно занялись, а языки пламени обняли меня, словно заботливая мать. Я был ребенком. И заживо горел. Я увидел, как надо мной склонился Фишман, он пытался поднять меня, собственно, о том, что это Адриан, я догадался потому, что у мужчины, который пытался вытащить меня из материнских объятий пламени, отсутствовала верхняя фаланга большого пальца.

На следующее утро я все помнил, у меня даже появилось ощущение, что моя кожа побаливает как у человека, который слишком долго лежал под палящим солнцем. Однако видимых следов не было, так что я просто посчитал, что истории о силе внушения и самовнушения имеют под собой некоторые основания. Однако я чувствовал легкий зуд и поэтому украдкой почесывался.

Я поехал к Фишману. Он сидел на своем огромном диване и читал. Я бросил взгляд на обложку: «Утешение философией» Боэция. Я воспрянул духом.

— Давно ли ты начал читать такие книги? — Я знал, что ему была не по вкусу моя фамильярность, которая в последнее время заметно усилилась.

— Когда-то ее рекомендовал мне твой отец, — неохотно протянул он.

Папа знал, что делал — его уже не было в живых, а я вдруг понял, что приправленная цинизмом уверенность в себе, которой я отличался с некоторого времени, как-то связана с гибелью моих близких, то есть с тем, что их нет и что они не могут контролировать меня (хотя не знаю, делали ли они это когда-нибудь при жизни). Во всяком случае, начиная с того дня, когда прогремевший взрыв унес жизни отца, дяди Фридриха и тети Аделаиды, время перестало тянуться. Все стало происходить словно в два раза быстрее.

Фишман отдал мне какое-то распоряжение и вернулся к чтению. Из этого следует (подозреваю, что из «Утешения»), что слепой случай, даже если он приносит несчастье, в некоторой (!) мере исходит от Бога, который добр, а следовательно, надо перетерпеть превратности Судьбы, и все будет хорошо. Ведь от Бога не может исходить ничего дурного. Мне понравилась такая интерпретация. Основываясь на ней, он отступал от своих прежних теорий в пользу новых, что от него и требовалось. Так, значит, если Ты есть, но не подаешь мне знака, потому что не любишь меня, то все, что Ты позволяешь мне сфотографировать, происходит только для того, чтобы я это снимал и показывал миру. В конечном итоге никто не страдает, а лишь становится примером. Если я прав, значит, я не смогу узреть ЗНАК прощения, но у меня появится шанс заслужить прощение, когда я покажу миру всю глубину трагедии и таким образом спасу его. Папа попал в десятку с Боэцием. Правда, с тем же успехом он мог подсунуть нашему герою и Фауста, и даже Иова, но выбрал именно то, что для простака может прозвучать как откровение. У примитивного человека, а мой шеф, несомненно, был именно таким, есть какое-то определенное, устоявшееся видение персонажей, которые обсуждаются на протяжении многих веков, таких как Фауст или Иов, и он не забивает себе этим голову, зато, когда он задумается над взглядами какого-нибудь философа, его может постигнуть настоящее озарение.