Шарлин Харрис - Живые мертвецы в Далласе

Пока я просматривала утреннюю газету, часть моего сознания отметила, что трава растет уже не так быстро, а листья начали сворачиваться. Школьное футбольное поле могло быть вполне терпимо в ближайшую пятницу.

Лето в Луизиане, даже в северной Луизиане, отступает очень неохотно. Осень начинается незаметно, будто в любой момент может вновь уступить место вязкой июльской жаре. Но тем утром я была начеку и смогла заметить признаки приближения холодов. Осень и зима означали длинные ночи, больше времени с Биллом и больше часов сна.

И потому мне было радостно по дороге на работу. Увидев одиноко приткнувшийся перед баром «бьюик», я вспомнила давешний кутеж Энди. Признаюсь, я улыбнулась при мысли о том, как он чувствует себя сегодня. Уже собравшись объехать здание, чтобы припарковаться рядом с остальными служащими, я заметила, что задняя дверь автомобиля Энди слегка приоткрыта. Из-за этого небось в салоне всю ночь горела лампа. Значит, сядет аккумулятор. Энди жутко разозлится и вынужден будет зайти в бар — вызвать буксир или попросить кого-нибудь подбросить его… Поставив свою машину на стоянку, я выскользнула из нее, не выключая мотора. Оптимизм мой, как всегда, оказался безосновательным.

Я толкнула дверцу, но она не сдвинулась ни на дюйм. Тогда я решила, что ее заело, и попыталась нажать, навалившись всем телом. Дверь осталась неподвижной. В нетерпении я распахнула ее настежь, собираясь выяснить, что же там мешает. По стоянке прокатилась волна запаха. Невыносимой вони. От ужаса перехватило дыхание, потому что этот запах был мне знаком. Я смотрела на заднее сиденье машины, прикрыв рот ладонью, хотя от вони это не спасало.

— Ой, — прошептала я. — Вот черт.

На сиденье был втиснут Лафайет, повар одной из смен у Мерлотта. Одежды на нем не было. Это его тощая нога с малиновыми ногтями мешала двери закрыться, его труп возносил зловонные миазмы к небесам.

Я торопливо вернулась к машине и объехала здание, изо всех сил давя на сигнал. Сэм выбежал из служебного входа как был, в фартуке. Заглушив мотор, я выскочила из машины так быстро, что едва успела это заметить, и обвилась вокруг Сэма, как пронизанный статикой чулок.

— Что, что случилось? — Обеспокоенный голос Сэма прогремел в самом моем ухе. Я отпрянула и посмотрела на него, стараясь, впрочем, не глядеть слишком пристально. Он был небольшой и компактный. Его золотисто-рыжие волосы поблескивали в свете неяркого утреннего солнца, а в глубоких синих глазах светилось понимание.

— Лафайет, — сказала я и заплакала. Это было нелепо, глупо и совсем бессмысленно, но я не могла остановиться. — Он лежит мертвый в машине Энди Бельфлера.

Руки Сэма напряглись за моей спиной, он снова прижал меня к себе.

— Сьюки, ты не должна была этого видеть, — проговорил он. — Мы позвоним в полицию. Бедный Лафайет.

Работа поваром у Мерлотта не подразумевает и не требует исключительного кулинарного таланта. В меню входят только несколько видов сэндвичей и картофель фри, так что повара у нас меняются часто. Но Лафайет, к моему удивлению, задержался дольше обычного. Он был геем, причем ярко выраженным, пользовался косметикой и носил длинные ногти. Люди в северной Луизиане куда менее терпимы, чем в Нью-Орлеане, и я полагаю, что Лафайет, еще и цветной, страдал от этого довольно сильно. Но вопреки — а может, и благодаря — этим трудностям, он был весел, забавно неловок, умен, и в общем-то неплохо готовил. Он умел делать какой-то особенный соус для гамбургеров, и те пользовались постоянным спросом.

— У него были здесь родственники? — спросила я Сэма. Мы перестали обниматься и вошли в здание, в офис шефа.

— Двоюродная сестра, — пробормотал Сэм, выстукивая на телефоне «девять-один-один». — Подъезжайте к бару Мерлотта на Хаммингберд Роуд, — сказал он диспетчеру. — Тут мертвый человек в машине. На стоянке, прямо перед зданием. О, и вы можете, если сочтете нужным, предупредить Энди Бельфлера. Это его машина.

На том конце линии раздался вопль, слышимый даже мне.

Через черный ход зашли, хихикая, Даниэль Грэй и Холли Клири, официантки утренней смены. Обе — разведенные женщины чуть старше двадцати пяти. Даниэль и Холли были давними подругами и казались на работе вполне счастливыми, коль скоро были вместе. У Холли был пятилетний сын, ходивший в детский сад, а у Даниэль — семилетняя дочь и совсем маленький мальчик, которого на время работы она оставляла у матери. Я никогда с ними не сближалась, хоть мы все трое и относились к одной возрастной группе — слишком они были замкнуты друг на друга.