Шон Хатсон: Жертвы

Миллер застонал, почувствовав, как протыкает кожу игла, и весь напрягся, когда игла вонзилась в руку, на мгновение замерла и потом тихонько выскользнула.

— Лежите спокойно...

— ...готовьте его...

— ...надо торопиться...

Поток незримых слов.

Каталка снова двинулась, и он откинулся на подушку. Глаза все еще горели, как в огне, но боль постепенно начала угасать. Голоса удалялись. Звуки отдавались в голове гулким эхом. Он куда-то поплыл, но еще продолжал сопротивляться, крепко закрывая свои невидящие глаза, стискивая разорванные веки. Но даже вернувшаяся боль не могла удержать его — он все быстрее скользил к беспамятству. Миллер понимал — этот бой ему не выиграть, но до последней минуты не позволял себе сдаваться. Вскоре темнота, накрывшая его глаза, накрыла и его сознание.

— Левый глаз, по-видимому, поврежден более серьезно, — сказал доктор Джордж Кук, склонившись к лицу Миллера.

Помимо слабого дыхания специалиста по эффектам, на которого уже подействовал наркоз, да негромких команд хирурга, в операционной слышался равномерный звук работающего осциллоскопа. Время от времени анестезиолог Грег Винцент взглядывал на аппарат, но делал он это скорее по выработавшейся привычке, а не потому, что состояние больного внушало беспокойство. Миллер был в надежных руках.

Кук взял скальпель со стоящей рядом тележки и искусным движением ввел его под верхнее веко левого глаза Миллера, еще больше обнажив обгоревшее глазное яблоко. Опытный хирург, он осторожно промокнул слизь, вытекшую из глаза при осмотре. Миниатюрные зажимы придерживали веки пациента, чтобы доктор и его ассистенты могли беспрепятственно исследовать повреждения.

— Похоже, ни сетчатка, ни зрительный нерв не задеты, — констатировал Кук. — Но хрусталик левого глаза полностью разрушен, — вздохнув, добавил он. — Думаю, у нас нет выбора. Либо мы удалим остатки роговицы и хрусталик, либо он потеряет весь глаз.

— А что с правым глазом? — поинтересовался доктор Саймон Томпсон.

Кук принялся осматривать правый глаз, удалив вначале кончиком скальпеля небольшой кусочек чего-то черного из-под нижнего века. Кожа вокруг глаза в нескольких местах обгорела, но само яблоко казалось неповрежденным. Хирург отрицательно покачал головой и переключил внимание на левый глаз.

— Буду удалять роговицу и хрусталик, — повторил Кук.

Приняв решение и манипулируя скальпелем с невероятной для такого грузного мужчины изящностью, он осторожно прикоснулся им к растерзанному глазу. Легким подсекающим движением срезал небольшой участок роговицы и, подцепив лезвием, удалил ее. Медсестра подставила металлическое блюдце, хирург опустил в него этот почти прозрачный кусочек ткани и продолжил операцию. Теперь он сделал надрез поглубже, не обращая внимания на появление водянистой капельки крови и жидкости, выступившей на поверхности. Круговым движением скальпеля хирург извлек остатки хрусталика, погруженного в стекловидное тело, и также положил их на блюдце.

Они походили на мелкие кусочки окровавленной липкой ленты.

— Связки и круговая мышца сильно обожжены, — объяснял Кук свои действия, срезая небольшой кусочек ткани из-под нижнего века и отправляя его за роговицей и хрусталиком на металлическое блюдце.

Его отточенные движения сопровождались монотонным стуком осциллоскопа.

Как будто снимая шелуху с луковицы, Кук отделял кусочки прозрачной ткани и извлекал их из глаза с помощью скальпеля и щипчиков. Когда последний кусочек омертвевшей ткани был удален, он отложил скальпель и стал зашивать небольшое отверстие, образовавшееся после удаления хрусталика.

— Он будет слепым на этот глаз, сэр? — спросила стоявшая рядом медсестра.

Кук сделал долгий выдох, отчего маска на его лице затрепетала.

— Возможно, — сказал он задумчиво. — Однако у него есть шанс.

Доктор Томпсон бросил на хирурга недоверчивый взгляд, слегка приподняв одну бровь.

Кук заметил реакцию коллеги, но ничего не сказал. Только взглянул на него поверх маски.

Осциллоскоп продолжал свой размеренный аккомпанемент.

Миллер долго не мог понять, спит он или нет.

Он попытался сесть, но почувствовал, что это ему не под силу. Тяжело дыша, опустил голову на подушку. Было еще темно. Вокруг царило безмолвие: ни разговоры, ни возгласы, которыми поначалу встретила его больница, не достигали теперь его слуха. Может быть, на дворе ночь? Возможно, этим объяснялась темнота. Возможно.