Мэри, как обычно, открыла свой блокнот для зарисовок и набрасывала в нем руку Чарльза, которая нежно массировала ее стопу.
Вдруг он встрепенулся.
— Мэри, а Кэти поела?
— Нет, — Мэри недовольно закрыла блокнот.
— А ты с ней разговаривала на эту тему?
— Чарльз, я уже устала, — вздохнула Мэри. — Она просто сидит, как глухая, и смотрит мимо меня в стену. Я понимаю, подростковый возраст, трудный период, но… Пожалуйста, поговори с ней сам. Может, и поужинать убедишь.
— Ну почему, почему после восьми часов работы, после трех проповедей, посещения больницы и лекции перед студентами, я должен вставать и идти в подвал?
— Потом что я сегодня уже сделала аборт двум твоим воспитанницам.
— Моя умничка…
— Не подлизывайся. Просто иди, поговори с ней. Скажи, что если будет хорошо себя вести, переведем ее наверх, к остальным. Давай-давай, — она ласково подтолкнула его. — Ножницы и молоток у двери, таблетки в шкафу.
* * *
Он вышел на балкон своей виллы в Марокко и вдохнул воздух, еще хранящий в себе ночной холодок. С тех пор, как он выстроил дом своей мечты, он всегда встречал здесь рассвет: садился в плетеное кресло и пил чай с мятой, любуясь на огромный апельсин восходящего солнца.
За его спиной в кабинете на столе лежал ноутбук с наполовину уже написанной книгой. Гонорар за две предыдущие и позволил ему выстроить дом. После стольких лет безвестности он не уставал удивляться своей удаче.
— Милый, ты здесь? — жена нежно улыбнулась ему из-за балконного стекла.
Ее точеная фигурка оставалась безупречной даже на пятом десятке. Сколько лет они жили на ее заработок преподавателя танцев… Теперь он собирался провести остаток жизни, балуя и радуя свою драгоценную красавицу. Возможно, они еще не слишком стары для того, чтобы усыновить малыша… — он решил обсудить с ней это вечером, когда она вернется с заседания благотворительного фонда.
— Не засиживайся здесь! — крикнула она ему же с подъездной дороги.
— Скоро уйду, — сказал он и ощутил странное внутреннее сопротивление. Почему-то ему было очень важно оставаться здесь…
— А ты поосторожней за рулем, — повторил он свое обычное предупреждение.
— Не волнуйся, — она помахала ему на прощание и выехала за ворота.
Привычная тревога за нее кольнула в сердце.
Он давно допил свой чай, и солнце высушило прилипшие к стеклу листики мяты. Жара давила на него, как тяжелое одеяло, а сухой воздух царапал небо.
Пора было вернуться в дом, принять душ и сесть за работу.
И все же он знал, что ему очень важно оставаться здесь, на балконе.
Прохлада, кондиционер, свежесть ждали его за дверью в двух шагах, но, когда он сделал попытку встать, его буквально бросило назад, в кресло. Он не желал и не мог уйти, хотя причина этой уверенности оставалась для него недоступной. Интуиция лишь говорила ему, что, если он уйдет, случится нечто ужасное, а он привык доверять интуиции.
Прошел еще час. Голова кружилась. Он провел ладонью по сухому, горячему лбу и облизнул губы. Нет, он должен… ему нужно… оставаться на солнце.
Это была абсолютная уверенность почти божественной природы. Наверное, так чувствовали себя ветхозаветные пророки, — подумал он и сморщился от сдавившей виски боли.
Солнце вошло в зенит и нанесло ему прямой удар. Приступ дурноты и острая боль в груди. Он сжался и затаил дыхание, по-прежнему чувствуя, что должен оставаться здесь.
— Должен…на солнце…
Он цеплялся за эту последнюю сознательную мысль как за нить, соединяющую его с реальностью. Он безумно хотел понять, почему?..
Нить вспыхнула и оборвалась.
Тело сползло на пол, рот открылся, и из горла упругими толчками выбрался червь, которому для созревания нужна была температура в сорок один и девять десятых градуса.