Цитре показалось, что густая листва не сможет укрыть его от пристального взгляда этих созданий, стражей земли, куда он так опрометчиво вторгся. Он был переполнен чувством вины, и все: шипящие листья, барабанные голоса гигантов, цветы-глаза, — обвиняли его в посягательстве на их покой. В то же время он был смущен подозрительной и необычной неопределенностью собственной личности: каким-то образом она принадлежала не козопасу Цитре, а кому-то другому, кто нашел сверкающее королевство-сад и отведал кроваво-красный плод. У этого чуждого ему «я» не было ни имени, ни отчетливых воспоминаний, но в его мозгу мерцали беспорядочные огни, и раздавался шепот неразличимых голосов, путаясь с перемешавшимися призраками его собственного разума. Он снова почувствовал зловещее тепло и мгновенную лихорадку, которые охватили его после того, как он попробовал злополучный плод.
Багрово-синяя вспышка света, пробившаяся сквозь ветки, заставила его очнуться. Юноша никогда потом не мог с уверенностью сказать, был ли это удар молнии с ясного неба или один из вооруженных колоссов взмахнул огромным мечом. Свет обжег глаза, он ощутил неконтролируемый страх и понесся, полуослепленный, по мягкой земле. Сквозь вспыхивающие цветные молнии впереди маячил высокий отвесный утес, и в нем был виден лаз в пещеру, через который Цитра пробрался в колдовской сад. За спиной он слышал долгие раскаты летнего грома... или то был смех великанов?
Не остановившись, чтобы подхватить все еще горящий факел, оставленный им на выходе, юноша отчаянно нырнул в темную пещеру, ухитрившись в этой адской темноте ощупью отыскать путь наверх по крутому склону. Шатаясь, спотыкаясь и ударяясь обо что-то на каждом повороте, он, наконец, выбрался к внешнему выходу, в укромную долину за холмами в Синкоре.
К его удивлению, за время его отсутствия на внешний мир опустились сумерки. Звезды зажглись над угрюмыми утесами, ограждавшими долину, и небеса цвета выгоревшего пурпура пронзил острый рог янтарного месяца. Все еще опасаясь преследования великанских стражей и предчувствуя гнев дядюшки Парноса, Цитра поспешил назад, к маленькому горному озерцу, собрал стадо и погнал его домой по необозримым темным холмам. Во время пути лихорадка то настигала, то вновь отпускала его, принося с собой причудливые видения. Он забыл свой страх перед Парносом. Более того, забыл, что он Цитра, скромный и незаметный пастух. Он возвращался не в жалкую хижину Парноса, выстроенную из глины и хвороста, а в другое жилище. В городе с высокими куполами перед ним распахнутся ворота из полированного металла; кроваво-красные знамена будут реять в душистом воздухе; серебряные трубы, голоса белокурых одалисок и черных дворецких встретят его, короля, в тысячеколонном зале. Древняя роскошь королевской власти, привычная, как воздух и свет, вновь окружит его, и он, король Амеро, недавно взошедший на трон, будет править, как правили его отцы, над всем королевством Калица на берегу восточного моря. Жестокие кочевники будут приезжать на косматых верблюдах в его столицу и привозить пошлину — бурдюки с финиковым вином и добытые в пустыне сапфиры, а галеры с утренних островов станут выгружать в его портах полугодовую дань специй и причудливо окрашенных материй.
Возникая и исчезая, точно приступы бреда, но с четкостью повседневных воспоминаний, безумие приходило и уходило, и он снова становился племянником Парноса, в сумерках возвращавшимся домой со своим стадом.
Точно разящий клинок, красная луна опустилась на мрачные холмы, когда Цитра достиг грубого деревянного загона, в котором дядюшка Парнос держал своих коз. Как Цитра и думал, старик поджидал его у ворот, держа в одной руке глиняный фонарь, а в другой колючую хворостину. Он начал бранить мальчика со старческой брюзгливостью, размахивая хворостиной и обещая выпороть его за опоздание.
Цитра даже не вздрогнул перед этой угрозой. В своем видении он снова был Амеро, юным королем Калица. Пораженный и изумленный, он видел перед собой в колеблющемся свете фонаря грязного и дурно пахнущего старца, которого он не знал. Он едва мог понять речь Парноса, его гнев удивлял, но не пугал юношу; а козий дух оскорблял его обоняние, привыкшее только к изысканным ароматам. Как будто впервые в жизни, он услышал блеяние усталого стада и в изумлении воззрился на плетеный загон и стоявшую за ним хижину.
— Так-то ты платишь мне за мое добро? — кричал Парнос. — И это после того, как я, выбиваясь из сил, вырастил тебя, словно своего сына! Треклятый идиот! Неблагодарное отродье! Если ты потерял хоть одну дойную козу или козленка, я шкуру с тебя спущу!
Читать дальше