Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

Согласно противникам д-ра Дарвина, все найденные окаменелости и все открытия в геологии и археологии — это произвольные вторжение в некую схему, постичь которую мы не можем, да и не должны; все прочее, что не соответствует их взглядам, просто-напросто отбрасывается. Так идея Творения ревниво и беспощадно противостоит любым попыткам найти смысл в чем-либо. Люди науки никогда и не пытались претендовать на то, что все доступно открытию, но они уверены в том, что делать открытия можно. Их противники, в отличие от них, удовлетворяются тем, что, с одной стороны, утверждают, будто все можно познать посредством божественного откровения или магической интуиции, а с другой, отрицают самую возможность такой вещи, как правдивое свидетельство или рациональный вывод. Человек науки живет, таким образом, в несовершенно мире, где возможен прогресс. Человек предрассудков вынужден жить в мире, где фантазия свободна, и можно делать любые заявления равно о прошлом и будущем.

Не могу говорить за других, но самому мне было бы горько и тоскливо очутиться во втором мире, прошлое которого может сильно отличаться от всего, что вытекает из любых свидетельств, и в любой миг может быть приведен к грубому и окончательному завершению бесцеремонным и небрежным Действием Творца. Если это так, то мир, который кажется таким прочным и таким упорядоченным, может в любое мгновение обрести содержимое и логику сна, и столь же легко развеяться. Если мир, в котором мы обитаем, и впрямь таков, то мы, в самом деле, должны восклицать: «Помоги нам, Боже!», ибо любая другая возможность утешения в нем отсутствует. Со своей стороны, я удовлетворяюсь предположением, что свидетельствам и опыту можно доверять, делать выводы правомерно, все суеверия, вся магия и все чудеса — это лишь измышления боязливого ума.

Сэр Эдвард Таллентайр «Мысли о спорах вокруг теории Дарвина»,

«Куотерли ревью», июнь, 1867

Александрия, 11 марта, 1871

Дорогой Гилберт.

Судя по всему, мы скоро сможем покинуть Египет и вернуться домой. Мы надеемся, что паруса, или, точнее, паровая машина «Экселсиора» позволят нам выступить к Гибралтару в начале следующей недели. Здешние власти твердо решили обратить нашу трагедию в фарс, их желание отпустить нас означает всего-навсего, что они умывают руки, к чему их побуждает отчаяние и неспособность совладать со сложностью положения. В официальных сферах, как вы прекрасно догадываетесь, не любят тайн, и власти Египта весьма пылко невзлюбили наши. То, что представляется нам одной-единственной тайной, для клерикального ума является не менее чем тремя различными загадками, разрешение каждой из которых связано с особыми трудностями. Загадка бедняги де Лэнси никакой разгадке упорно не поддается. Все его бумаги и прочее личное имущество при нас, но его самого, живого или мертвого, найти не удалось. Я остаюсь в некотором сомнении, достаточно ли основательно велись поиски в пустыне к югу от Кины, но египтяне заявляют, что без всякого результата прочесали весь район. Я получил ответ на свое письмо его родным, его отец подчеркнуто любезен, но и, как следовало ожидать, довольно холоден. Он уверяет, что, безусловно, не находит, за что меня винить. Но между этими тщательно выведенными строчками я усмотрел упрек в том, что, поскольку я старше годами, да еще и баронет с головы до пят, и был свыше облечен властью руководить нашей злополучной экскурсией, и, сообразно этому, должен был обеспечить благополучный исход. Увы, хотя я не почувствовал, как получил что-либо свыше, совесть моя согласна с его намеком на мою ответственность.

Загадка отца Фрэнсиса Мэллорна, которая сначала казалась тривиальной, также обернулась бессчетными трудностями. Преимущества, которые дает человеку несомненность его смерти, сведены на нет странным содержимым бумаг иезуита. У нас было все, что оказалось при нем, и власти смогли установить некоторые места, где он останавливался в ходе путешествия вверх по Нилу. Но попытки проследить его жизнь глубже во времени привели к полной неудаче. Любые запросы, направленные светским властям Англии или в Орден Иисуса, ни к чему не привели. О его родных, образовании и работе никто так и не смог ничего узнать, и следователи с неохотой заключили, что если он вообще существовал, прежде чем мы с ним встретились, то носил иное имя. А с чего бы ему менять его нам на благо (или, как обернулось, к нашей досаде), никто сказать не может. Трудно поверить, что священники могут путешествовать с подложными бумагами, а я должен признать, что мне он показался священником до мозга костей, и не хочу думать, что меня так легко провели. Да, и с какой возможной целью или намерением?