Array Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

– Ну ты даешь, Мег, – сказал он, успокоившись. – Что, правда, что ли?

Я замотала головой:

– Не-а. Ты мне правильно не поверил. Я пошутила.

Я не хотела говорить отцу, что его сын съехал с катушек.

– Ну да, я так и думал, но все же… – произнес он, откусывая от сандвича. – В наше время столько нового – ко всему сразу и не привыкнешь.

Я кивнула.

– И ты не против? – спросила я.

– А как же, – ответил он, – выбора-то нет.

– Кто это сказал?

– Насчет этого мне ничье мнение не нужно, – заметил папа. – Если у тебя есть дети, ты их любишь, что бы ни случилось. Так уж в жизни устроено.

– Но ведь не у всех так, папа.

– Слава тебе Господи, что я не все, – усмехнулся он. – Зачем нужна такая жизнь, когда, чтобы любить, нужно ставить условия?

Я не знала, что сказать. Как я умела его смешить, так и он умел заставить меня замолчать и задуматься. Уж так мы друг на друга действовали, как инь и ян. Мой папа хороший человек, ему нравится простая жизнь. Он носит бейсболки «Элис Челмерс», словно тракторист, фланелевые рубашки и джинсы. Любит овсянку, мясной рулет и макароны с сыром. И вдруг открывает рот и превращается в Будду. Богом клянусь, он этот номер выкидывает, когда вы этого меньше всего ожидаете. Я иногда думаю, не скрывает ли он, как мы с Томми, что-нибудь о себе, а умение не вызывать никаких подозрений пришло с жизненным опытом. Может быть, под этой загорелой на солнце человеческой кожей с первыми морщинами он на самом деле – ангел.

– Ты правда так думаешь? – поинтересовалась я. – Говорить-то так дело нехитрое, а вот легко ли на самом деле так чувствовать?

– Ну, не сказать, что легко, Мег. Но это правильно. Обычно правильные поступки труднее неправильных.

Пообедав, он протянул мне свою миску и тарелку и спросил, не хочу ли я взглянуть на Ромашку. Она, похоже, что-то приболела. Я поставила посуду на сиденье трактора и пошла в коровник навестить свою любимую старушку – корову Ромашку, которая считалась моей с самого детства. Мне ее подарили на день рождения, когда мне исполнилось четыре года. Тогда я впервые увидела ее телочкой, которая паслась с матерью на ромашковом лугу, и все лето провела с ней – спала днем в поле, играла с телочкой, дрессировала ее, как собаку. Когда Ромашке исполнился год, она позволяла мне ездить на ней верхом, как на лошади. О нас говорил весь город, и отец даже разрешил мне проехаться на ней по арене на ярмарке графства. Теперь любой фермер пустил бы ее на мясо – ни одна корова не прожила столько, сколько Ромашка у отца на ферме, – но я спасала ее каждый раз, когда отцу приходило в голову с ней расстаться. Ему даже говорить ничего не надо было – я видела его мысли так ясно, словно они были камнями под чистой речной водой. Я могла проникнуть в них и разорвать или изменить по своему усмотрению – точно так же, как заставила Томми передумать в тот день, когда он уезжал в Нью-Йорк: заставила его повернуться и оставить меня одну у пруда. На самом деле, применения для своей воли я находила самые дурацкие. Я могла бы менять людские умы, но пользовалась этой волей, чтобы отослать любимых людей прочь обиженными или продлить жизнь корове.

Отец был прав. Старушка выглядела плохо. Ей было тринадцать, и из них лет десять она каждое лето приносила по теленку. Теперь я смотрела на нее и понимала, каким эгоизмом с моей стороны было то, что я принудила отца оставить ее в живых. Ромашка лежала на земле в своем стойле, сложив ноги под собой, как королева на паланкине, глаза ее были полузакрыты ресницами, длинными, словно у красивой женщины. «Старушка, – позвала я. – Ну, как ты?» Она взглянула на меня, жуя жвачку, и улыбнулась. Да, коровы умеют улыбаться. И как люди этого не замечают? Кошки умеют улыбаться, собаки умеют, и коровы тоже. Просто это не сразу видно, и смотреть надо очень внимательно. Не нужно ожидать человеческой улыбки: у зверей она другая. Надо научиться видеть в звере его самого, и только после этого он даст вам разглядеть свою улыбку. Улыбка Ромашки была теплой, но короткой. Даже это приветствие, похоже, смертельно ее утомило.

Я погладила ее, почистила щеткой, взяла на ладонь патоки и дала ей облизать. Мне нравилось чувствовать ее шершавый язык. Иногда я думала, что, если психология мне не подойдет, надо будет заняться ветеринарией. Но тогда мне придется привыкнуть к смерти, смириться с тем, что иногда приходится помогать животным умирать. Глядя на Ромашку, я понимала, что это мне не под силу. Если бы я только могла своей волей заставлять себя так же, как других.