Array Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

Мне всегда было любопытно, что обо всем этом думали дети селки – те, кто застряли между мирами. Так и появилась Шрути.

– Ты что, собираешь гагачий пух на далеких утесах? Или срываешь ветки лавра?

Вздрогнув, Александр Принс, для друзей Ксан, выпустил из рук побеги черемши – листья рассыпались по металлическому прилавку.

– Да ладно, все в порядке, – сказал фермер, хлопнув его по плечу с раскатистым смешком, который напомнил грохот бочек, весело катящихся под гору. Чарли Гарленд был крепкий мужик средних лет с жесткими, растрепанными волосами и ртом неожиданно красивой формы, который унаследовали его дочери, помогавшие ему на рынке.

– Извините. – Ксан усмехнулся в ответ. – Я в некотором роде и впрямь собирал ветви лавра – нашаривал обрывки сна, прислушивался к эху. Сегодня утром, проснувшись, я услышал чарующую музыку, похожую на звон стеклянных колокольчиков.

– Ты настоящий стекольщик, это сразу видно. – Гарленд выдернул у него из пальцев банкноту и насыпал в ладонь звонкой сдачи. – В прежние времена такой, как ты, срубил бы миртовое дерево и сотворил в огне саламандру.

Он протянул Ксану пакет черемши и еще один, с салатом и редиской – гораздо больше, чем Ксан себе набрал.

– Вы мне свой товар даром отдаете, – запротестовал Ксан, но фермер только засмеялся и махнул ему рукой, говоря, что в Каролинских горах весна не весна без черемши.

– Что вы имели в виду, когда сказали «сотворить саламандру»? – спросил Ксан фермера. – Ведь не маленькую скользкую ящерицу, правда же?

Прежде чем ответить, Гарленд продал еще черемши и пакет шпината.

– Нет, не ящерицу, а огненную тварь. В Талмуде, когда царь Ахаз вознамерился принести Хизкиягу в жертву Молоху, мать спасла мальчика от огня, обмазав кровью саламандры.

– Никогда об этом не слышал!

Гарленд пожал плечами:

– Такой стеклодув, как ты, должен знать науку огня.

– А откуда вы знаете об этом? – спросил Ксан.

– О, я был странным мальчиком. Когда заканчивал работу по дому, лежал в траве и читал том за томом дедову энциклопедию чудес. Она до сих пор стоит у меня на полке – если придешь после обеда, попрошу жену принести том «С-Т».

– Хорошо, приду. Только не забудьте. – Ксан бросил пакеты в рюкзак и отошел. Обернувшись через плечо на смех фермера, он вспомнил, что Гарленд так и не объяснил ему, кто такие саламандры.

Остаток утра ушел на путь к Черной горе. Старый стеклодув умер и оставил ему катальную плиту и ящик с прямыми ножницами, алмазными долотами, щипцами и штангами с плоскими концами. Ксан привык раскатывать горячее стекло на стальном листе, но теперь у него была для этого мраморная плита.

В мастерской было непривычно прохладно и пусто.

– Расс был о тебе очень высокого мнения, – сказала вдова стеклодува, Ева. – Говорил, что для тебя открыт целый мир.

Странный оборот речи. Мир – огромный сине-зеленый шар, и ни одному стеклодуву не под силу резцом и щипцами придать ему форму по своему усмотрению. Ксан вытер слезы, навернувшиеся на глаза. На похоронах, когда все бросали в могилу розы, устилая гроб лепестками, Ксан опустился на колени последним и уронил в могилу стеклянный цветок триллиума.

– Мой первый муж был эгоист, а Расс относился ко мне с нежностью.

– Вы прожили вместе много лет.

– Да, этого у нас не отнимешь.

– Расс с Гарольдом научили меня всем тайнам ремесла.

– Они были настоящие друзья, даром что один с побережья, а другой из города. Зависти между ними никогда не было – они всегда радовались работам друг друга. – Ева погладила белую с темными пятнами катальную плиту. – Где-то у Вергилия есть слова «lacrimae rerum». Кажется, это значит «слезы вещей». Видишь? – Она дотронулась кончиками пальцев до кромки плиты, где три владельца написали свои имена и даты рождения. Две даты смерти были подписаны другой рукой.

– Удивительно, на плите до сих пор ни царапинки.

– Держи. – Ева подала ему пузырек с тушью и перо. – Подпиши и свое имя. Только когда сам состаришься, подыщи молодого стеклодува, которому сможешь ее передать по наследству. Тебе ведь сейчас двадцать пять, Ксан?

– Всего двадцать четыре, – сказав это, он застыдился, как будто в том, что Ева состарилась, была и его вина.

– Когда ему было двадцать четыре, а мне двадцать шесть, мы жили на острове рядом с Чарльстоном. Теперь он весь застроен многоквартирными домами и отелями. Мир меняется, теперь он уже не наш.