Игорь Резун - Время АБРАКадабры

Из совершенно деморализованной и шокированной маршрутки они выбрались на Речном вокзале и пошли вниз – не по лестнице, а по изрядно потоптанной, но еще мягкой траве газона.

Иркин знакомый, унылый мужик с запорожскими усами, выдал под расписку потертый аккордеон с бесчисленными кнопками. Спросил с подозрением:

– А что… у нас сегодня народное гуляние, что ли? Вы тока машину-то верните.

– Вернем, дядя Лева! – легко пообещала Ирка. – Сторицей. И гуляние будет.

Они пошли от павильона Культурно-досугового центра, приютившегося в торце Речвокзала, по набережной. Здесь, в разгар дня, было довольно пустынно: тинэйджеры еще отсыпались дома после похода по злачным местам или же жарились на пляжах. Несколько больших шатров-эстрад были пусты, за чугунным плетением старого забора золотисто катила свои воды Обь. Речные теплоходики проскакивали мимо, трепеща флажками, аркады Октябрьского моста плавали в синей дымке; вдали, у моста Дмитровского, копались в синеве неба тонкие пинцеты кранов порта. Гладкий, недавно уложенный асфальт набережной подставлял под подошвы свои крупные горячие зерна. Остро пахло рекой. Этот свежий запах, напрочь лишенный бензиновых примесей, щекотал ноздри. Людочка щурилась на солнце. У нее никогда не было противосолнечных очков, потому что она просто никогда не гуляла вот так, по набережной, – летом.

– А-фи-геть! – воскликнула Ирка, тоже щурясь, хоть и была в больших синеватых очках-каплях. – Подумать только! Я, мать двоих детей, дважды разведенная, иду с аккордеоном босиком по набережной, и мне по фигу! По фигу, по фигу! И ничего не надо делать, никуда бежать…

– А я?

– А ты-то идешь на законных основаниях. Ты – Царевна, у тебя еще все впереди.

– Что «впереди»? Двое детей и два развода?!

– Да ну тебя! Все, не будем о грустном. Нельзя разрушать ВКМ. Давай бисер помечем.

– В слова, что ли, поиграем?

– В города! Ха! Идем по наБЕРЕЖной. Значит, идем бережно. Поняла?! Ногами не шаркай… привыкла тоже…

– Это ты шаркаешь. А я как раз привыкла без каблуков!

– Разговорчики отставить! Мы веСЕЛИМСЯ. То есть мы должны тут поселиться Так! Все, что декларируется в ВКМ, должно исполняться немедленно… Ложись!

И Ирка с криком плюхнулась прямо на газонную траву, не дойдя десяти метров до эстрады. Людочка со страхом посмотрела на ее светлые капри.

– Ирка! Грязно же! Давай до шатра дойдем!

– Да ну его! Там темно, мухами пахнет… и прокисшим пивом. Кстати, доставай мое пиво. Я заслужила!

Людочка покорно устроилась рядом с подругой и с ужасом поняла, что в этом платье как ни садись – получается сплошной разврат. Из-за выреза ее голые ноги все равно высовывались на всеобщее обозрение, обнажая даже изгиб тощего бедра. Понаблюдав, как подруга судорожно пытается принять целомудренную позу, Ирка с хохотом повалилась на траву спиной, задрав коленки.

– А ты ничего выглядишь, мать! – просмеявшись, высказалась она. – Очень даже сексуально. Пастушка на траве…

– Тьфу на тебя!

Скоро они обнаружили, что тень от двух березок передвинулась, наползла на них и устроила некий шатер. Ирка отпила пива из жестяной банки, сохранявшей свой бочок еще морозным, жгучим, сладко облизнула красивые губы и отважно рванула меха аккордеона:

– Давай будем петь! Мы ж отПЕТЫЕ счастливицы. Ты на две недели, я на сегодня. Что петь будем?

– А может, не будем? Вон народ гуляет…

– Вот ему и надо ГУЛ, раз он ГУЛяет. Частушки поем, я решила!

И она храбро рванула меха аккордеона:

У Ирки был звонкий дискант с оттенком звенящей меди. Он моментально разнесся по набережной. Гуляющие – а это были несколько парочек, дядька с пуделем, бабка с авоськой и еще кто-то – сразу повернули головы, хотя самый ближний из них находился в тридцати метрах.

– Ирка! – Людочка перепугалась. – Ты чего несешь?! Неприличные же… частушки!

– А я приличных не знаю!

И она снова раскатилась громогласно, залихватски:

Людочка почувствовала, что краснеет, и краснота эта заливает ее всю, от щек до и без того красных пяток. Инициативу нужно было срочно перехватывать! Людочка пихнула подругу ногой и, пока та не успела выдать очередную рифмованную скабрезность, а только играла, пропела неожиданно для самой себя: