Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

Только через минуту Медный, отряхивая с головы воду, сообразил, что странный человек остался там, на скамейке. Под ливнем.

– Девчонки, может, ему плохо?

– А что у него? – деловито спросила Камилла.

– Рак…

– Рак?! Что же ты сразу не сказал?

А на набережной творилось светопреставление. Меж небом и землей стала сплошная водяная стена. Казалось, река вдруг решила течь вертикально, поднявшись выше крыш самых высоких зданий. По тротуару летели, обгоняя друг друга, потоки и несли с собой белые косяки окурков. Гром поддавал жару невидимо. Очертания моста стерлись в серой пелене, ажурность их потерялась…

Камилла решительно избавилась от босоножек, встав босыми ногами на сырую землю под тополями.

– Побежали! У него приступ, может быть!

Олеся замешкалась, а Медный с Камиллой рванули к человеку и подхватили его под руки. Уже поднимая это тяжелое тело, Медный понял: без сознания.

– Камилла! Руки на плечо! – хрипло крикнул он.

Поскальзываясь на быстро раскисшей земле и ощущая, как долбит по их головам и плесам тяжелый, злой дождь – со всей своей осенней силой, они потащили этого мужика к тополям. Там уже вспугнутой птицей металась Олеся.

– Что с ним, что?

Его оставалось лишь уложить на землю. Пиджак из серого стал черным. Впрочем, и красное платье Камиллы, уже избавившейся от халата, тоже стало винно-багровым, мокрым насквозь. Медный судорожно вырвал из кармана джинсовой куртки мобильный в чехле, моля Бога, чтобы сырость не успела добраться к электронному сердцу этого аппарата.

– Алло! «Скорая»? Да… у нас тут человек… да черт его знает, без сознания!

Олеся склонилась над лежащим. Он дернулся судорожно и клокочуще захрипел. На мокрые губы поползла пенистая слюна розоватого цвета.

– У него не только рак, – странным деловитым тоном проговорила девушка. – Похоже, и эпилепсия. Камилла, держи ему голову.

И голыми коленками Олеся плюхнулась на мокрую землю, придерживая в руках трясущуюся седую голову.

Машина «Скорой помощи» появилась на удивление быстро. В струях ливня сполохи ее маячка сверкали особенно зловеще. Медный, Камилла и Олеся уступили место деловитым врачам. Грохотало небо, шуршал затихающий гром. Камилла посмотрела на часы:

– Бежать надо… Что, Олеська, рванем до метро? И так промокли.

– Рванем. Терять нечего, – согласилась она.

– Спасибо, девчонки! – нашелся Медный. – Посиморонили сегодня удачно.

– Пока, родной!

И они, смеясь, выскочили под струи, мелькая босыми пятками. Одежда сразу облепила тела девушек, и они, фонтанами расшвыривая лужи, понеслись по набережной. Медный проводил их взглядом. Сзади клацнула дверь машины. «Скорая», включив сирену и оставив в земле рифленые следы, выехала на асфальт из-под тополей и понеслась вслед…

Дождь утихал. Этот ливень оказался, как счастье, – недолог. Сквозь клочья иссякших, растерзанных туч проглядывало солнце. Медный с сомнением посмотрел на бурную реку, все еще бегущую по набережной. По примеру девчонок он стащил с ног кроссовки и носки, закинул их в спортивную сумку, где уже лежали нераспространенные разморОЧКИ, и вступил в этот ручей. Вода оказалась приятно тепла. Он вошел в нее почти по щиколотки, ощущая ногами песочные отмели – каждый раз песок и глину смывало с газонов на откосах.

Медный шел, щурясь, и внезапно столкнулся с насквозь мокрой фигурой человека. Его кроссовки хлюпали кисельно, джинсы встали колом, отвердев намокшей тканью, а футболку он снял и держал в руках – капли воды блестели на поджаром мускулистом теле.

– Шкипер? – изумился Медный. – Ты ж картоху…

– Фиг с ней, с картохой, – угрюмо ответил Шкипер, шагая рядом с Медным.

– А ты когда приехал? Сейчас, что ли?

– Девки уже уехали? – вместо ответа осведомился тот.

– Да. А что?

– Да так. Ты домой сейчас?

– Да, а что…

– Чаем напоишь, с портвейном?

– Глинтвейн тебе сварю. Только я ничего не понял…

– Потом поймешь, – суховато проговорил друг и, чему-то улыбнувшись, подкинул в руке незнакомый Медному обмылок мобильного. – Давай, по-пырому… быстрее то есть, а то я промок уже, мать его…

«…ритуальная культура русских сатанистов пережила ряд серьезных метаморфоз, как говорит один из самых известных исследователей вопроса санкт-петербургский культуролог Дмитрий Вдовиченко. Если на заре девяностых в моде были абстрактные ритуалы, взятые отчасти из популярных сочинений Пайля, Вербера и переводов Папюса, то сейчас на смену им пришло увлечение тайными культами Древнего Востока. Сатанизм разделился на „индийскую ветвь“ (к которой относятся последователи культа богини Кали) и, условно говоря, „арабскую ветвь“, самую закрытую и активную. При этом ритуалы стали более утонченными и жестокими. Например, для проведения „черной мессы“ уже стало недостаточно наличия крови младенца и простейшего фаллоимитатора из близлежащего секс-шопа. Теперь используют змею с вырванными ядовитыми зубами, которую, погрузив в транс, вводят в лоно „жертвы“, а затем предаются разнообразным видам совокуплений с той, которая возжелала стать ведьмой. Отчасти из-за этого в зоомагазинах Москвы стало почти невозможно купить африканскую змею – цены на них выросли в разы… Русские сатанисты хорошо владеют сексуальными техниками, но до сих пор не научились лишать пресмыкающихся зубов, не нанося им смертельных увечий…»