Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

– Торт, – пробормотала Людочка, прижимая к своей груди гвоздики. – А вино… может, не надо?

Она сейчас только обнаружила, что ее голые ноги в синяках, царапинах и в красной глине – она так бежала от гаражей. Ей было стыдно, и в присутствии Термометра она боялась ощутить себя Принцессой, целиком попадая под его власть. Поэтому и не замечала, как он пару раз облизнулся незаметно, упершись глазами в краешек ее ягодиц, выпукло показывавшихся из-под ткани шорт.

Термометр сходил к кассе, спрятавшейся в уголке шатра. Там работали две смешливые девчонки-продавщицы с забавными бейсболками, напяленными козырьком назад. Он принес тортик-мороженое в пластиковой упаковке и тетрапак молдавского портвейна. С шоколадкой он решил подождать: по всем его расчетам, эта вдохновенная дурочка должна была ему обойтись максимум в триста рублей.

Людочка хотела рассказать ему о страшном происшествии, но прикусила язык: внутренний голос посоветовал этого не делать. Поэтому она поискала в голове тему, с которой можно было бы безболезненно начать разговор, и выпалила:

– А у нас в общаге уже вторая свадьба за неделю! Все окна на первом этаже побили…

– Брак – дело хорошее! – сразу «завелся» Термометр. – Несмотря на то, что ввел его в оборот Петр Великий от немецкого Das Brache… И второе значение слова «брак» мы стараемся забыть, верно? Некачественный товар, вещь.

– Правда? А я думала, что «брак» – от русского «брать». Брать в жены…

– Ну, что ты! Если бы было все так просто.

Они уже несколько раз встречались и давно перешли на «ты». Людочка сводила Дмитрия Илларионовича на выставку художника Букардо Росси в Доме Ученых, где билетерша долго с сомнением смотрела на ее босые ноги, не решаясь впустить в Храм научной общественности Академгородка, а Термометр угостил ее вечеринкой концептуальной музыки в одном из подвальных арт-клубов. Духовный контакт между ними, как казалось молодой женщине, был великолепен.

– Вот русские хлысты, например, – говорил Термометр, потягивая портвейн из пластикового стаканчика, – спали в одной постели, но между ними не было сексуальных отношений, между мужем и женой. Однако раз в неделю на собраниях у них был совершенно разнузданный свальный грех… по сути дела, православная Тантра! Причем девочки жили половой жизнью с четырнадцати лет. А в хлыстовских избах имелся специальный «угол повиновения». Дочери обязаны были за малейшую провинность сидеть там голыми, и иногда глава семьи совершал там совокупление на глазах у своих домочадцев. Причем не в качестве наказания, а в качестве, наоборот, прощения – только после этого девочка или женщина могла выйти из этого угла. Получив, так сказать, искупление через фаллос Отца…

Подобные разговоры входили в хитроумный и тщательно отработанный план Термометра. У него были безграничные познания о сексуальных обычаях людей разных народов – от древних славян до индейцев амазонской дельты. Этой темой он «разогревал» своих знакомых, ломая первые барьеры и уничтожая возможное сопротивление на корню. Термометр прекрасно знал, что одним из видов утонченного секса является сам разговор о нем.

– …они сближали Христа и эклессию, которую понимали, как церковь-собрание братьев и сестер. Причем на хлыстовских блуднях было принято совокупление и женщин с женщинами, и мужчин с мужчинами. Неудивительно, что Распутин некоторое время жил в хлыстовской общине и затем привнес эти обычаи в царское окружение.

– Да уж, не повезло царице! – вздохнула Людочка, не зная, что ответить.

– Зато повезло фрейлинам, – тонко усмехнулся Дмитрий Илларионович. – В кругу анемичных аристократок, прости меня, могучий мужицкий член Распутина был единственным, на что можно было, так сказать, опереться. Летом он имел их под каждой лавкой, а зимой… А зимой у него были молоканские игрища: босиком на снег, в одних нательных рубахах. В дневнике Вырубовой, главной распутницы того времени, есть запись о том, как Распутин имел ее у решетки Петергофа. Она стояла босая, в снегу по щиколотки, голая, в распахнутой шубе. Она пишет: «Ноги мои закоченели, но фаллос был горяч и входил в мое тело до самых пяток, которые плавили снег!»

– Откуда ты все это знаешь, Дима? Я нигде такого не читала.

– Неистребимая страсть к познанию, милая. Знаешь, знание приумножает скорби! Иногда я жалею, что родился не в семнад… нет, не в восемнадцатом веке.

– Почему?

– В Европу проникли первые трактаты о чувственной любви. Кавалеры узнали, что такое «французский поцелуй».