Владимир Круковер: Двойник президента России

Владимир, который все это время увлеченно следил за толстеньким армянином, одобрительно кивнул.

— Это даже лучше, чем я предполагал. Вы значительно дополнили и развили проект. И насчет соавторства я только за. Каждую главу мы можем давать в отдельном авторском исполнении. Только не все, наверное, так владеют слогом, как вы. Ну, литературную обработку я могу взять на себя. А вы бы не хотели вместе со мной заняться этим проектом?

— Я подумаю, — сказал Саакян, привыкший все деловые вопросы решать не спеша. Как с вами связаться? Сами зайдете? Ну и хорошо, приходите завтра к обеду, я вас угощу кумысной окрошкой. Представляете, вместо кваса или там пива — кумыс. Ну а я пока звякну кое–кому из своих коллег, прокачаю коммерческую сторону проекта. Естественно, мы потом оговорим процент каждого от доходов. Дело денежное, не считая прибыли от продажи книг мы соберем неплохую сумму от ресторанных магнатов.

Саакян тепло попрощался с посетителем, довольно потер пухлые ладошки и прилег на кожаный диванчик. После еды он любил полчасика вздремнуть.

Хозяин кафе, некто Артур Саакян, произвел на меня сильное впечатление. Мало того, что он говорил совершенно без акцента, речь его была стилистически правильной, будто не маленький, похожий на Карлсона, армянин со мной общался, а сухопарый собкор «Литературной газеты». И фонтан идей, заставивший блистать мою тощую аферу, был великолепным. Я уже не думал об афере, так как вместе с Артуром, если он не откажется, мог собрать солидную сумму и честно подписать какое–нибудь издательство на участие в проекте. И выгоды от этого были бы и у издательства, и у меня, и у Артура. Слава богу, крутых пищеблоков в Москве больше, чем во всей остальной России.

В убогую квартирку возвращаться мне не хотелось, продолжать рейд по кафе пока не было смысла, деньги пока имелись и я отправился в зоопарк. Люблю зоопарки.

Там была длиннущая очередь, какая–то тетка продавала входные билеты с рук по полста рублей, но я имел право на тариф пенсионеров — шесть рублей, поэтому, поколебавшись между жадностью и перспективой длительного стояния на жаре, нашел альтернативу — вошел не с главного входа, а со служебного по удостоверению.

Я гулял по российскому ZOO и будто возвращался в прошлое, в совдепию, когда судьба забросила меня на юг и оставила там без денег и трудовой книжки.

…Тигрица Лада явно собиралась обмануть своих тюремщиков и ускользнуть из мира насилия. Мне ее было искренне жалко. Она уже приволакивала зад, мочилась кровью, ничего не ела. Начальство, в сущности, ее уже списало. Мне же важно было придумать способ дачи лекарств. Эти дурацкие зверинцы не оборудованы клетками, в которых можно было бы зверя зафиксировать, обездвижить, чтобы сделать укол или обработать рану. Таблетки же Лада глотать не желала, мясо не ела, так что нашпиговать лекарствами лакомый кусок я не мог.

Шэт ходил около шибера, люто косился на меня — ревновал. Шэт тоже вызывал у меня жалость. У него были вырваны когти на передних лапах (по этому признаку всегда можно определить, что животное раньше принадлежало Вальтеру Запашному — знаменитому дрессировщику и садисту), что очень затрудняло ему процедуру получения мяса, которое подается хищникам специальной вилкой; они его снимают с рожков когтями и затаскивают в клетку. Кроме того, Шэт нежно любил Ладу и ее болезнь повергла «парня» в глубокую печаль.

Шэт и Лада были по–своему знамениты, Оба людоеды. Шэт отъел руку одной из вальтеровских помощниц, Лада, воспитанница ГДР — вырвала и, надо думать, проглотила у своей дрессировщицы правую ягодицу. Спасло их от расправы то, что они принадлежали к славной когорте уссурийских тигров, которые тревожно фигурировали в Красной Книге, среди других потенциальных истребленцев — безвинных жертв рода людского. Сосланные в тюрьму передвижного зверинца бессрочно, они обрели друг друга, нежная любовь не много украшала их унылое существование. И теперь Лада умирала от пиелонефрита, а я не мог дать ей антибиотики.

Немного поддерживали нашу кошку кролики. Жестоко, конечно, скармливать их живьем, слышать их детский крик, а затем и предсмертный вопль ужаса, но свежая, живая кровь — могучий, жизненный стимулятор для больного хищника…

Зоотехник Филиппыч увел меня в свой вагончик пить пиво. Заодно попросил подписать акт выбраковки Лады. С этим зоотехником, работающим в зверинце третий год, у меня сложились приятельские отношения. Скорей всего потому, что я терпеливо слушал его рассказы о том, как он был главным зоотехником крупного колхоза, как его уважали, о том, что у него семья, жена — немка, что недавно у них гостили ее родственники из ФРГ, зовут к себе и они скоро поедут туда. Я удерживался от желания спросить, какого черта он тогда работает в этом поганом зверинце среди бичей и алкоголиков, почему к жене ездит раз–два в год, да и то только на несколько дней. Мое молчание как бы поощряло его к дальнейшим легендам, а чувство благодарности к терпеливому слушателю крепло. Это было хорошо, так как Филиппыч являлся моим непосредственным начальником.