Владимир Бойков: Призраки коммунизма

— Кто сожрал наши припасы?! — зловеще спросил Кнут, вглядываясь в лица.

— Только не я, фрр, — пожал плечами Бяка.

— Гора, — сказал Сява, вжимая голову в плечи.

— Это он, — уверенно указал пальцем Кнут.

Однако все попытки вырвать признание у попрошайки разбились о его несокрушимое непонимание существа вопроса.

— Великое множество, — упорно твердил Сява. — Кипа…

В конце концов, решили поискать чего-нибудь съедобного в округе, хотя бы питательной травки или, если повезёт, прикупить подходящих продуктов у первого встречного.

Разбрелись, но недалеко, так, чтобы с ближайших холмов можно было и окрестности осмотреть, и не выпускать из поля зрения мешки с добром.

Первым несчастье заметил Бяка. Он обгрызал кору с небольшого кустика, поглядывал по сторонам, опасаясь претендентов, и неожиданно увидел столб дыма. Ещё ни о чём не догадываясь, вновь наклонился к стеблю, но вдруг насторожился, приподнял голову и, увидев прыгающего вокруг костра Сяву, замер с открытым ртом.

Бешеное пламя взметнулось к небу. Попрошайка бросил последний мешок в огонь и заскакал в диком танце, радостно выкрикивая одни и те же слова: «Гора! Уйма! Масса! Прорва! Груда!..»

Кулак подбежавшего Кнута оборвал его на слове «Куча!» и сбил с ног. Сява охнул, вскочил и принялся растирать ягодицы ладонями, с недоуменным вниманием выслушивая поток проклятий. Постепенно смысл оскорблений начал доходить до него, попрошайка стрельнул острыми глазками в костёр и стал пятиться. Лица товарищей горели пламенем коммунистической ненависти к врагу и классовой солидарностью друг к другу.

— Лишить его Партбилета! — крикнул Культя.

Зрачки Сявы расширились, губы обиженно отвисли, руки затряслись.

— Я… как член Партии… торжественно клянусь… то есть приношу свои искренние…

Кнут грозно надвигался — попрошайка мелко отступал. Дёрнул взглядом вправо, влево, потом резко развернулся и рванул прочь с такой скоростью, что вырубала едва успел моргнуть. Растаяло облачко пыли, и Сявы не стало.

Огонь погубил всё. Фантики сгорели, пластиковые бутылки обуглились, даже мотки проволоки расплавились и превратились в бесформенные металлические горошины. Сгорел даже мешок с коммунистическим Калом, что выглядело самым настоящим вредительством. Уцелели только Культин таз да ненужная железяка, неизвестно как попавшая в чей-то мешок.

Кнут кинулся железякой в сторону убежавшего Сявы, сел на землю и угрюмо замолчал. Культя тайком ощупал внутренний карман, в который он заложил фантики от жвачек, конфет да ещё успел-таки сунуть несколько штук на свалке.

— Надо идти, — робко позвала Вася.

— Да, да, — спохватился Культя. — Надо уходить. На север. Домой.

— Ух, ты-ы! Ох-хрр-крр-р, — вдруг сказал Бяка.

На холме, освещенная полуденным солнцем, стояла Проня. В руках она чудом удерживала, по крайней мере, с десяток тыквочек. Радостно вскрикивая, девица ринулась вниз.

— А я всё ждала, ждала. Надеялась. Верила… Сомлела уже, и тыквочки тухнуть начали. Жара такая, а вас всё нет и нет…

— Вот мы, — сказал Культя, не зная, радоваться ему или плакать.

Бяка ловко поймал разогнавшуюся Проню, подхватил падающие тыквочки, сложил их к ногам девицы.

— Извольте, ахрр-р. Это ваше.

— Благодарю. Любезный мужчина — такая редкость…

— Ах-фрр. Очень рад стараться.

— Угощайся.

— Ах-мрр. Какая добротная женщина! Вумен! Вери супер гууд баб! Я только что из-за кордона — там таких нет.

— О-о-о! — совсем растаяла девица. — Кушай, вот эту — она, кажется, получше. Нет, гнилая. Тогда вот эту…

Бяка, давясь и брызгая коричневой мякотью, заработал челюстями.

— Ах, нет! И эта гнилая, — расстроилась Проня. — Протухли все. Солнце. Жара…

— Ничего, мрр. Я так соскучился по настоящей пище, — Бяка подобрал вторую тыквочку. — Там у капиталистов хорошая еда — дефицит, люди жрут что попало, даже трупы. Фрр.

— Ах! Какой ужас! Тогда ещё вот эту попробуй.

Бяка скинул рубаху и принялся за третью. Культя, тихонечко поёрзывая, придвинулся к одной из откатившихся тыквочек. Но, только он успел колупнуть её пальцем, Проня фыркнула, подскочила, пихнула критика бедром и, подхватив плод, любовно положила его перед Бякой.

— Ничего никому не дам, — объявила девица. — Вы меня всё равно любить не хотите. Я теперь всё ему отдам. Всё, всё! Даже свою невинность.

Культя быстренько стал подбирать разлетевшиеся семечки. Проня топнула ногой.

— Ты, морда бесстыжая, семечки мои сожрать хочешь? Без разрешения? Да за такое дело Партбилета лишают!