Сергей Минский - Прищеп Пекарика

Лера, продолжая мило улыбаться новому знакомому, села за руль и помахала ручкой. А через несколько секунд «канарейка» уже выруливала со двора. Александр встрепенулся. Он совсем забыл, что куда-то спешил, о чем-то переживал только что. Настолько увлекся. «Неужели судьба?» Последняя мысль и приятно, и в то же время неприятно отозвалась в сердце, как будто предупреждая о чем-то. Заставила задуматься на секунду.

– Да пошло все к черту! – выплеснул он, наконец, собиравшиеся сомнения: «Будь, что будет!»

3.

Вениамин Петрович уже почти подходил к дому, когда из-за угла здания навстречу вышел Дарский – заставил вздрогнуть от неожиданности. Он почтительно поздоровался, проходя. И Пекарик ответил, кивнув. Кровь разнесла по сосудам возникшее чувство вины, моментально напомнив о Румане и о том, что тот ждет звонка. «Да-а, на вору и шапка горит», – подумал, и эти слова – нет-нет – да и всплывали в сознании через обрывки мыслей до самого подъезда.

Войдя в квартиру и раздевшись, Вениамин Петрович вымыл руки, вспомнив почему-то Пилата. Как будто он – Пекарик – собирался отдать Александра Дарского на распятие. Будто в его власти – быть тому или не быть. «Разве Пилат мог что-то сделать… или не сделать?.. – пришла спасительная мысль, – В том-то все и дело, что не мог». Мысль принесла осознание, что прокуратор так же, как и все участники того действа, пребывал в руках Бога Отца. Вселенной. Великой нелинейной системы, с ее огромнейшей инерцией, в чьей власти находится все. И что человеческая воля по сравнению с реализацией созданного ею причинно-следственного порядка развития событий, собственно, ничто. От догадки перехватило дух. И, как результат, пронзило, как молния, озарение: «Вот она – небесная твердь: пространство в рамках физической Вселенной – это вещество, которое я наблюдаю изнутри. А вещество – это пространство снаружи. А я, находясь между супер великими и супер малыми мирами, божественная середина. Я – и бог и ничтожество одновременно». Такую альтернативу живой ум профессора обойти, просто, не мог. «Так кто я? – не преминул в нем отозваться циник, вызвав улыбку, – Божественное ничтожество? Или ничтожное божество? Не-ет, я не то и не другое: я – пульсирующее богоничтожество, я – человек…»

Додумать не получилось – прозвенел звонок в дверь. Пекарик поймал себя на мысли, что в его руках чайник, что он собрался наполнить его водой, чтобы встретить друга чашкой кофе. А потому решил довести дело до конца: «Подождет секундочку». И только после этого пошел открывать.

Руман стоял в спортивном костюме и почему-то не в домашней обуви – в кроссовках, с заложенными внутрь не завязанными шнурками, держа в руках свою кожаную сумку. «Через магазин, видимо, ко мне», – Вениамин Петрович сделал приглашающий жест.

– Заходи, Миша. Сейчас кофе пить будем… если хочешь, с коньяком, – нарочито спохватился он, улыбаясь.

– С коньяком – это здорово, – Михаил Моисеевич понял, что его раскусили и издеваются. Похлопал ладонью по сумке:

– Знал бы, что мне здесь нальют, сэкономил бы.

– Нет, Мишель, ты не настоящий еврей. Тебе же уже предложили – зачем трезвонить о своей бутылке?

– А это как? Анекдотический, что ли? – с серьезной физиономией сделал ответный ход Руман, – Ты готов ответить за свои слова?

Пекарик снова улыбнулся:

– Может, обойдемся без драки? Я что – не пацан?

– Пацан или поц? – в лице Румана промелькнуло не то, чтобы злорадное, но все же удовольствие. «Вот он – кислый виноград предков», – снова вспомнил библейскую сентенцию Пекарик.

– Так, Руман, прекращай межэтническую рознь разжигать. Потом будешь обвинять меня в антисемитизме.

– А кто первый начал? – возмутился тот.

Оба как-то невесело рассмеялись. Будто одновременно оценили, что не очень-то эта юношеская бравада соответствует их нынешнему состоянию. Да и настроению. Обоим на мгновение стало грустно. Может, от того, что ушло бесшабашное время, когда такое препирательство было нормой, и что в их шутке больше банального цинизма, чем самой по себе шутки. Но, как ни странно, именно это, дав единство понимания, что с ними происходит, вдруг снова сблизило. И оба почувствовали эту близость.

Вениамин Петрович плеснул на донышки широких внизу рюмок содержимого красивой бутылки. Михаил Моисеевич взял ближайшую к нему, насладился запахом и сделал глоток. Пекарик, как всегда, лишь пригубил. Он вообще не пил, а лишь соприкасался с хрустальной коньячной рюмкой, только, чтобы ощутить обжигающую ноздри терпкость содержимого.