Андрей Измайлов - Весь из себя!

— Так, — сказал Мареев. — У меня впечатление, что мне морочат голову. — Он достал пачку и стал намеренно-нервно выбивать оттуда сигарету.

Болгарские канули в один день по всему городу, а у него еще блок. Потому что не курит толком, а так, под настроение. Как раз и настроение. Сейчас вечный стрелок Люська загорится при виде «Родоп», и они мирно, как бывало…

— Здесь не курят!

Люська ли это вообще?! Ведет себя неадекватно. Говорит… говорит тоже неадекватно. И по сути, и по тону, и по… выговору. Вот именно. С самого начала. Будто… Будто… А, вот! Станции метро так объявляли в Олимпиаду. По-русски, но не по-русски. Секретарь Кириллова — Люська. Для Кириллова не просто секретарь. Уж Мареев-то знает. Она же два раза в месяц — кассир.

«Ты не кассир! Кассира убили, а сами сели!» Ножницами расчленили, зажарили в бельевом тазу и съели. А сами сели, да!.. Бредятина!

— Ладно, — с достоинством смирился Мареев. — Я его в коридоре подожду.

Вышел, прижег, затянулся. Дрова и дрова. А еще «Родопы»!

Что? Там, у Люськи, где «его нет! и не будет!» невнятный пробормот. Кто-то с кем-то. Не сама же с собой! Вслушался. Люська:

«…застукала его за сеансом связи…»

Мареев раздавил «дрова и дрова», предупреждающе кашлянул (я предупредил, а вы как хотите!) и резко дернул ручку.

Люська рухнула обратно в кресло. Квадратно-гнездовой вход в кабинет Кириллова был закрыт. Но только что. Голову на отсечение — только что! Взрезанная корреспонденция порхнула со стола вверх и в стороны, как поднятая свистом голубятня. Свиста не было, а вот волна воздуха была. От двери. Но не входной, а дермантиново-кабинетной. И ее не только захлопнули миг назад, но еще навалились всем телом с той стороны — не пуская, если будут ломиться. Очень ясное впечатление возникло.

Люська, не выпуская ножниц, подметала пол ладонью, сбивая бумажки в стаю. Хрупко звякали серьги, волосы упали вперед, занавесили лицо, обнажив затылок. Затылок прямо-таки провоцировал, чтобы по нему треснуть в сердцах.

Мареев мысленно так и сделал, а наяву насупил голос и официально осведомился:

— Сегодня будет считаться, что я на работе? (Кивок). Тогда я пройду медкомиссию. (Кивок). Ну, я пошел. (Кивок). А то еще надо успеть подорвать всю эту контору к псам собачьим!

Он готовил себя к уговорам очереди: мужики, мне ребенка из садика еще забирать, мне надо… Но, оказалось, готовил зря… Обычно неколебимые мужики (у нас тоже ребенок! у нас — на смену заступать! у нас тоже срочно!) специфически расступились, как перед «звездой» экрана ли, футбола ли, эстрады ли — впереди-позади-вокруг толпа, но не препятствует движению, смыкаясь за, размыкаясь перед. А толпа — ого-го! Сказано же: «Все непрошедшие не будут допущены…» Мареев мимолетно удивился, отметил нестройное шу-шу-шу. Вошел.

— Мареев Константин Андреевич.

— А на самом деле? — врач был со смоктуновщинкой. Оскал: то ли «рад видеть», то ли «щас горло перегрызу!» Общение с пациентами определенного толка накладывает все-таки свой отпечаток. Кто придумал психиатра в ежегодной медкомиссии?! Хотя, судя по сегодняшнему дню, не дурак придумал.

«Мареев Константин Андреевич». И ведь смотрит, псих в халате, в его, мареевскую, карточку, но: «А на самом деле?»

— Наполеон Бонапарт! — вызвал на неприязнь Мареев. — И уточнил: Первый. Который император.

— Вот это уже ближе к истине! — профессионально-баюкающе пропел псих…х-хиатр.

— Что?!

— Ничего, ничего. Все у нас хорошо. У вас ведь все хорошо?

— На Корсике? — передразнил Мареев врачебный оскал.

— На Корсике, — подтвердил врач и сообщнически сощурился. Мол, мы-то с вами зна-аем, что ни на какой не на Корсике, а… сами знаете где.

— Трудно! — напоказ вздохнул Мареев.

— Понимаю. Понима-аю. Поможем! Непременно поможем!.. Что вы здесь видите?! — врач внезапно сунул под нос пеструю мозаичную картинку, где сквозь мешанину и наслоение красок явственно проступала большая толстая «М».

Мареев не первый раз проходил медкомиссию и был знаком с этим, так сказать, тестом. Но его подмывало сдерзить под спудом всех нынешних ненормальностей с психом-психиатром в придачу. Подмывало и подмыло:

— Небо в алмазах!

— Правильно! — оскал у врача заполз аж за уши. — Ностальгия… — поделился он раздумчивым соображением с мареевской карточкой, что-то туда корябая. — Жевать не лень?

— Лень! — понесло Мареева.

— Неврастения умеренная, — сообщил врач карточке. — Как у вас с ганглием?

Мареев расплошно бросил на себя взгляд, спохватился: