Илья Соколов - Красавчик

– Друзья нужны, чтобы от них отдыхать.

Лилия выговорила эти слова немного устало.

– Наша Пикассо утомилась? – объявил Лжец и допил чай резким залпом.

– Ну давай, показывай. Что там у тебя? – подал голос Красавчик. Парень хотел видеть новое творение подруги-художницы.

– Мы требуем, чтобы искусство принадлежало народу. – Август наконец отвернулся от мерцающего экрана. У Лилии все руки были испачканы масляной краской. Она повернула холст лицевой стороной к зрителям. Те оценили эту работу крайне высоко. К примеру, Лжец сказал:

– Прекрасно… Действительно прекрасная картина. Как вон там сочетаются краски! А вот здесь глубина цвета гипнотически затягивает в себя! Гамма, палитра… Идеально! Это шедевр. Ше-де-вр.

Лилия держала в руках чистый холст. Картина была по-настоящему великолепна. Её не было вообще.

Август даже (картинно) зааплодировал. К нему присоединились остальные.

– Всё! Хватит! Аплодисменты – стадный рефлекс, – хозяйка дома начала спускаться по «неправильным» ступеням. Она прислонила свой так называемый «шедевр» к тёмно-жёлтой стене. Краска давно высохла и частично облетела не только снаружи дома, но и внутри. Впрочем, кое-где имелись старинные обои (тоже желтоватого цвета). Они ещё не совсем отвалились.

Лжец вполне обоснованно предложил слово «Пустота» в качестве имени для группы. Опять что-то не очень удачно.

Кино из Преисподней продолжалось. Лилианна сходила на кухню и смыла там свой (Лик Смерти) «образ художницы». Её картины валялись под столом, помещались за холодильником. Одна даже была прибита к потолку. На этом полотне виднелись две рыбы в форме инь-янь.

Лилия в шутку называет свои произведения «красочные проказы». Её причёска напоминает птичье гнездо. Главное, что ей это очень идёт. Лилия почти всегда одета в джинсовый костюм чёрного цвета. Всегда, когда пишет картины. Сейчас на ней ещё и голубая (под цвет глаз) футболка. Рукава джинсовой куртки закатаны как попало.

Хозяйка Жёлтого дома номер 16 присоединилась к просмотру адской телетрансляции. Перед этим она выключила свет в холле, стало совсем темно. Голубоватый экран, мягко мерцая, освещал лицо Лилианны так, что был виден шрам, тоненькой бледной линией лежавший у неё на щеке. Она называла его «подарком из детства». Шрам совсем не портил эту девушку. Пусть она была немного худой (и уступала Сахару в объёмах форм), но красота её являлась какой-то ангельской, чудесной, сияющей, неповторимой навскидку…

– Август, смотри! – Сахар не отрывала своего «разноглазого» взгляда от экрана. – Вон на том мертвеце терновый венец из гвоздей.

– Ну да, – с сомнением вымолвил парень.

– Она о том, что у тебя примерно такая же внешность, – сообщила Лилия. – Но ты живой, конечно.

– Ну да, – вторил сам себе Август, стал снимать свои пирсинг-шипы с головы (ведь спать-то с ними не будешь).

Лжец уже задремал. Глубокая ночь сладко убаюкивала. Занавески на окнах мерно дышали свежим осенним воздухом.

– Эфир всегда такой слащавый, – Сахар (способная завести любого мужика) завела разговор.

– Ага… – кивнула Лилианна. – Я, кстати, пока на чердаке с картиной время проводила, о самоубийстве думала. Но не о своём, не пугайтесь… Размышляла о суициде в общем и целом. Когда кто-нибудь, кто угодно, себя убивает в мирное время, тогда про него, про неё ли, говорят, дескать, слабость проявил и всё в этом духе… Короче, сразу же кричат о важности утраченной жизни. Такой расход человеческих ресурсов просто невыгоден. Зато миллионы попадают в эфир и становятся участниками трансляции, если уходят из жизни так, как нужно. Но какие же они все при этом уродливые. А вот ты – красавчик, Красавчик.

Лилия почти восхищённо смотрела на парня, «оккупированного» брюнеткой Сахар. Август тоже нежно глядел на друга. Тот улыбнулся всем в знак признательности.

«Но ведь Красавчик и вправду самый-самый…»

На экране же в это время проходили «тщательные выяснения». Ватага грешных душ, претендующих на лучшее место в эфире, расправлялась с горсткой каких-то страдальцев, которые вполне сносно справлялись с болью.

Как Лилия переключила на другой канал.

С экрана глядел человек. Внизу висела полоска с его именем и фамилией. Он что-то говорил о дезорганизации существующей власти, политически верных пропорциях и вроде бы о выборах предметов…

Лилия вообще выключила телек. Из глубины кромешной тьмы она тихо сказала:

– Бог – это цензор. Он решает, что можно, а что – нет…