Пит Рушо: Время Ф

Дальше. Адам Чарторыйский, почетный пленник при императорском дворе. Ага. Записки Чарторыйского. Список бумаг, привезенных князем. Анекдоты из польской жизни. Истории времен Семилетней войны. История мичмана Скобельцина, записанная Броневским. Вот они, рядом: фон Штотс, Скобельцины, Михайлов, Волков, Энгельгардт… Розанов. Вот они! Вот! Вся компания! А толку? Только краткая ссылка на текст. А где сами записки Броневского? Где? Где они? Кто сам этот Броневский? Ага. Владелец кудрявого черного животного с лицом пожилой обезьяны. Бррр. Близкий знакомый пана Джевинского. Где сами записки? Елки-палки! Где?

На следующий день Митя Блюм вместе с деканом факультета полезных убийств любезнейшим Станиславом Кржевичем сидел в архиве на Пироговке. В архиве было тепло натоплено. Что чувствовалось. Потому как они замерзли, пока шли от метро «Фрунзенская» по Хользуновскому, мимо отделения танатологии.

Ковровая мягкая тишина, запах книг и бумаги. Раскопки. Вот. Удача. Так… ничего не понятно… «Тягловою силою имея пятнадцать волов и четырнадцать лошадей усиленными переходами десантный экипаж Скобельцина выдвинулся из-под Кольберга по старой Кёслинской дороге. Имея в рассуждении к исходу ноября достичь Ольховитца, учредить редут на высокой части предместья. Лейтенантом Скобельциным приказано было шуваловские пушки и протчий нужный припас с судна снять, остальные же тяготы, к депласименту невозможные, истребить». С какого судна? Не ясно. Так. Перечисление обозных ценностей. Он что, переписывал судовой журнал? «Бухта каната дюймового в осьмнаднать сажен. Ящики пороховые… пенька пыжовая. Пули мушкетные. Топоры, пилы, вармейки… Что за «вармейки»? Гвозди пудами. Зачем? Холщевое полотно парусное… Мука ржаная. Восемьдесят девять тысяч пятьсот тридцать шесть талеров серебром… В карты что ли выиграли? Это же… это много. Это много! Это тонна, а то и больше. Золотая шпага маиора Хвостовскаго. А сам маиор? Наверное, убит. Шпагу храним. Так. Картечь». Понятно, раз уж пушки шуваловские, то картечь нужна. Вот: «Лейтенант Скобелцин, сын его мичман Ефрем Скобелцин, фон Штотс – корабельный лекарь, матросы». Понятно. Мало-мальски понятно. А мы тут при чем?

Все это время декан факультета полезных убийств Станислав Кржевич сидел немного развалясь, уютно поеживался в своем толстом свитере a la geolog, читал невнимательно и косил глазом на архивариусную деву, которая с точки зрения Блюма не стоила того. И вот во время очередного быстрого бесшумного прохода мимо их стола этого юного чудо-пончика в сером архивном халатике, под которым что-то так мастерски подрагивало… Вот тут пан Кржевич сделал стойку, как делает стойку охотничья собака. Но дева-пончик была тут ни при чем. Кржевич коршуном кинулся на очередной архивный лист, впился в него и не выпускал несколько минут. Халатик, удаляясь между рядами столов, капризно дернул кругленьким плечиком и более уже не показывался. Блюм вопросительно смотрел на декана. Кржевич слился с текстом и отсутствовал.

— Они расстреляли мичмана, — наконец проговорил он, — расстреляли мичмана Скобельцина к чертовой матери.

— Едрёна Матрёна, — сказал Митя, — погодите… при Елизавете смертная казнь была отменена.

— Так это же армия… война к тому же. И вообще дело чести.

— Мичмана расстрелять — дело чести?

— Его батюшка так посчитал. Вот смотрите: мичман назначается в дежурство. Ему подчиняются дневальные и патрули. Вся охрана батареи и редута. Ночью неприятель учиняет диверсию. Патрули неизвестно где, дневальные, естественно, спят. Мичмана нет на месте. Потери: шесть человек. Четыре матроса убиты: Агапов, Данилка Иванов, Сковорода и Семигулин, двое исчезают: Воробьев и Кузищев; похищены, пропали без вести, взяты в плен. Пороховые погреба взорваны, припас разграблен, деньги похищены пруссаками. Ночная атака прусской кавалерии. Позор и ужас.

— Ночная атака кавалерии??? Очень романтично. При луне? Али при зажжённых факелах?

— Романтично другое: где, по-вашему, был ночью мичман?

— Ах, не спрашивайте…

— Точно так. Он был у дочки пана Джевинского.

— Неужели в объятиях?

— Ну, почему. Он мог ей читать стихи:

— А в объятиях нельзя читывать стихи?

— Не достает воображения сию декламацию… мы отвлеклись.

— Значит расстреляли?