Дмитрий Рус - Дети апокалипсиса

Выждав десяток секунд, вновь осторожно выглянул на улицу. Детдомовцев уже не было видно – их колонна окончательно затерялась среди тесно стоящих домов. Лишь брошенная тележка медленно катилась под уклон.

– Бам! – огромный пожарный «КамАЗ» вынырнул из-за поворота и с грохотом насадил телегу на армированный бампер.

Блестящие шоколадки веером разлетелись в стороны, весело сверкая солнечными зайчиками.

– Виу!!! – раздался полный восторга многоголосый ор облепившего машину боевого экипажа.

Сияли сползающие на глаза надраенные каски, грохотала экипировка на туго затянутых поясах, слепила огнями мигалка, натужно ревел насилуемый на первой скорости двигатель.

В кабине «КамАЗа» суетилась толпа детей – управление автоцистерной шло в десяток неумелых рук. На платформе лафетного ствола стоял паренек в белоснежном шлеме с опущенным забралом и величественно указывал на дымный столб ближайшего пожара.

Я недоуменно потряс головой. Фантасмагория какая-то. Третьеклассники едут на пожар…

На периферии зрения глаз ухватился за какое-то движение. Взглянув в сторону стоящего в сотне метров дома, увидел вяло шевелящиеся на ветру белые полотна, вывешенные из окон на десятом этаже. Простыни, что ли? Прищурившись, смог прочитать надписи на белой ткани. «Мама», «Папа», «Ваня», «Я». И плачущие кровью сердечки…

Над плакатом «Я», прямо в оконном проеме, сидела девушка, одетая в пышное белоснежное платье. Загорелые ноги свисали на улицу, в руках дымила недокуренная сигарета.

Неожиданно девушка посмотрела прямо на меня. Щелчком отправив окурок в полет, она улыбнулась, помахала рукой, а затем одним плавным движением соскользнула с подоконника и бросилась вниз. Хлопнуло белое платье, на мгновение раскрываясь кружевным цветком, и тут же смялось, заботливо обхватывая стройную фигурку. Словно выброшенная из окна белоснежная роза…

Интерлюдия: Катя

Сигарета мелко дрожала между обожженными пальцами. Горячий пепел падал на белоснежное выпускное платье. Якобы настоящий шелк плавился и вонял горелой пластмассой.

Катя криво улыбнулась: подделка…

Весь мир, все его незыблемое благополучие, все счастье и любовь – оказались хрупкой подделкой, развалившейся от единственного толчка.

Все, что Кате казалось дорогим и ценным, все, что раньше беспокоило и занимало ее мысли, – ушло в один миг. Вожделенный «Айфон», результаты экзаменов, чувства оказавшегося подонком Ромки из «11-А»… Тлен и суета…

А вот раздражавший своими запретами отец, назойливо беспокоящаяся мать, заставляющий ревновать, вечно орущий Ванька… Вот что оказалось величайшей ценностью и незыблемыми опорами ее внутреннего мира.

Ушли они – ушел и смысл жизни.

Зло смахнув очередную слезу, Катя на мгновение поймала кураж и нужный настрой. Махнув рукой глупо суетящемуся на далеком балконе симпатичному парню, она шепнула последнее желание: «Пусть хоть ему повезет!» и сделала наконец то, на что решалась весь последний час.

Легкое движение спортивных ног, взгляд в закрутившееся спиралью небо и пронзительная мысль: «Мамочка, я иду к тебе!»

В себя я пришел, сидя на полу, прижавшись спиной к бетонной плите балкона, монотонно раскачиваясь и размазывая по щекам редкие слезы. Я не плакал уже много лет, но этих слез – не стыдился. Лишь мычал что-то недоуменно-вопросительное и зачем-то грозил небесам сбитым в кровь кулаком.

Истерику удалось подавить не сразу. Вначале на балкон заглянул встревоженный кот и, мгновенно оценив обстановку, деловито залез на руки. Мурчанье успокаивало, пальцы рефлекторно перебирали короткую шерсть.

Затем вновь вернулась жажда. Она с хрустом вправила мозги, обесцвечивая воспоминания до нейтральных черно-белых тонов и пинком поднимая меня на ноги.

Нервный срыв вполне объясним.

Сегодня в меня стреляли, сегодня при мне умирали. Я валялся в отключке невесть сколько дней, и все это время организм питался собственной плотью, сожрав не менее десятка кило. При этом за окнами – сон шизофреника, и мне все сложнее сохранить трезвость разума. Я не вижу картину целиком, в руках лишь десяток разрозненных кусочков кровавого пазла. И не стоит разглядывать его слишком пристально – образы все время меняются, ведь у смерти тысячи лиц…

Захватив в туалетной кладовке швабру, я вновь пошел на кухню. В десяток движений разгреб по углам хаос на полу и приступил к более вдумчивому обыску.