Александр Беляев - Человек, потерявший лицо. Человек, нашедший свое лицо

И он говорил. Он кривлялся самым невероятным образом. Он пустил в ход весь свой многообразный арсенал ужимок и прыжков, жестов и мимики.

Люкс смеялась все больше, глубже, сильнее. Этот смех уже походил на истерический припадок. Гедда корчилась на диване в припадках смеха и умоляюще смотрела на Престо. На глазах ее были слезы. Прерывающимся от смеха голосом она проговорила с трудом:

– Перестаньте, прошу вас!..

Но Престо был неумолим и неистощим. Люкс задыхалась, обессилела, почти теряла сознание. Она схватилась руками за судорожно колыхающуюся от смеха грудь, как человек в жесточайшем припадке астмы, и уже с расширенными от ужаса глазами.

– Люди беспощадны к безобразию, пусть же и безобразие будет беспощадно к красоте. Моя душа почернела, как черный скорпион, и стала злее злого горбуна! – кричал Престо. А Гедда Люкс поняла: он хочет убить ее – «засмеять до смерти». Руки ее тряслись, она шаталась, теряя сознание.

Собрав всю силу воли, Гедда протянула руку к звонку, стоявшему на столике возле дивана, и позвонила. Вошла горничная и увидала, что госпожа ее смеется мелким, захлебывающимся смехом, глядя на Престо. Горничная также посмотрела на него и вдруг схватила себя за бока, как будто ужасные колики сразу огнем прожгли ее внутренности, и, присев на пол, засмеялась неудержимым смехом. Увы, она так же была во власти Тонио, как и ее хозяйка! К Гедде Люкс никто больше не мог прийти на помощь…

Гофман сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в комнату вбежал Престо с воспаленными после бессонной ночи глазами, обветренным лицом и возбужденный более обыкновенного.

– Я ждал тебя до трех часов ночи, – сказал Гофман.

Гофман «по долгу службы» жил вместе с Тонио Престо на его вилле в окрестностях Сан-Франциско, недалеко от подземного киногородка мистера «Питча и К°». Известный кинооператор Гофман был тенью Престо. Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом киноартиста, чтобы переносить на пленку самые оригинальные позы и наиболее удачные мимические моменты в игре подвижного лица. Тонио и Гофман были большими друзьями.

– Где ты пропадал? – спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.

– Я только что от Гедды Люкс. Уморил ее со смеху.

– Это твоя специальность.

– Да, да… За грехи отцов я награжден этим проклятием.

– Почему же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар! Смех – самая ценная валюта. И это было всегда.

– Да, но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, веселыми рассказами. А я?.. Я смешу их своим безобразием…

– Леонардо да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая красота. Он с величайшей заботливостью разыскивал всюду людей, отличающихся исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А ты… ты, в сущности, даже не так уж безобразен. Необычайный комизм вызывается не столько твоей внешностью, как противоречием «высокой» настройки твоей души с мизерностью телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Ты прекрасно зарабатываешь, пользуешься колоссальным успехом…

– Вот, вот это самое! Высокая настройка души… Ах, Гофман, в этом все мое несчастье! Я человек с нормальной душой, но с телом кретина… Я глубоко несчастен, Гофман. Деньги… слава – все это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины… Я получаю сотни писем в день от поклонниц со всех концов света. Но разве любовь руководит моими корреспондентками? Их привлекает мое богатство, моя слава. Это или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство и которые жаждут проявить свое чванство в роли жены столь знаменитого человека, как я. А вот Гедда Люкс… Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она отвергла его. Но теперь довольно. На чертовой дюжине можно остановиться. Уморил ее со смеху… Самое большое мое горе – в том, что я по натуре трагический актер, а принужден быть паяцем. Ты знаешь, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических ролей всю душу, а толпа смеется.

Престо подошел к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению:

– О, проклятая рожа!..

– Ты великолепен, Тонио! – сказал, усмехнувшись, Гофман. – Этот жест – что-то новенькое. Позволь мне сходить за аппаратом.

Престо обернулся и посмотрел на Гофмана с укором:

– И ты, Брут!.. Послушай, Гофман, подожди, не ходи никуда. Побудь хоть один раз только моим другом, а не кинооператором… Скажи мне – почему такая несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно переменить, а свое лицо никогда… Оно, как проклятие, лежит на тебе.