Марина Дробкова - Танец с зеркалом

С этой точки начался отсчет времен. Когда я нарастил твердь достаточно для того, чтобы не грохнуться с нее во сне, я зажег над твердью свет. Свет получился тусклый, и с каким-то алым, раздражающим меня оттенком. Но все же, это уже не была тьма.

День за днем, ночь за ночью, прекращая свои труды лишь затем, чтобы немного поспать, я создавал свой мир. Полгода у меня ушло на то, чтобы воздвигнуть зеленые холмы километра на три в длину и километра на два в ширину.

Теперь это был не голый камень, а земля с травой и деревьями. Через восемь месяцев первая яблоня дала плоды. И хотя я в этом мире не нуждался в еде, первое яблоко я съел, несмотря на то, что оно оказалось чудовищно кислым.

И в тот же вечер обнаружил, что больше не наг – я был одет в мокасины, фетровую шляпу, алую шелковую рубашку и серый фланелевый костюм, а в кармане брюк была та самая покерная колода.

Видимо, закон про яблоко и наготу относился не только к моей родной земле, но считался базовым для всех вселенных.

За полтора года я сильно продвинулся. В моем мире возникли скалы и поля, озера и реки, сады и холмы. В основном, конечно же, холмы. Я не знаю, почему так случилось, но изумрудная зелень холмов появлялась каждый раз, когда я творил бездумно – для них мне не нужно было прилагать усилий. Скалы или сады создавать было куда сложнее.

В моем мире жили птицы, рыбы, насекомые. Бегали уже кролики и суслики, лисы, я подбирался к созданию волков и медведей, а потом – последовательно, конечно же – людей.

Моя борода достигла груди, и даже брови стали сильно гуще. В шевелюре проклюнулись первые седые волосы, но это не пугало и не смущало меня.

Я отдыхал вечером в тени деревьев, когда доработанное мною солнце уже палило не так сильно. И тут из-за скал показалась она – чернявая, с острым, чуть усталым взглядом, тонкими чертами лица. Я бы дал ей двадцать два-двадцать три года, На ней красовался длинный серый балахон, скрывающий тело от шеи до кистей рук и ступней в грубых деревянных сандалиях.

– Помогите мне, – потребовала она.

Говорила она на незнакомом языке, но в своем мире я сам был точкой отсчета и не мог ее не понять.

– Ив чем же вам помочь? – поинтересовался я.

Молодая женщина резким движением приподняла балахон, и я увидел на ее левой лодыжке стальной браслет, от которого тянулась цепь.

Пройдя вдоль нее, я обнаружил на каменистой земле длинный хрустальный гроб, в котором лежал мощный бородатый мужик лет пятидесяти, в такой же, как на женщине, хламиде.

– Вам помочь снять цепь? – поинтересовался я.

– Как вы смеете! – возмутилась она. – Это священные узы брака! Помогите мне дотащить гроб до вашего дома и примите меня как гостью!

Ее звали Юлифь. Сказать по чести, первой мыслью было вскрыть гроб, подложить даму к мужу и закопать их подальше в скалах, чтобы через несколько лет глянуть, не взошло ли из этого семени что-нибудь интересное.

Но проклятое воспитание не дало мне поднять руку на гостью. Домом я на тот момент не обзавелся – да он мне и не требовался, весь этот мир был для меня домом, крепостью, твердыней. Но чтобы не разочаровывать гостью, я помог ей поднять гроб, и пока мы тащили его мимо скал, сразу за ними я возвел небольшую избушку-пятистенок.

К этому времени, если я что-то создавал, оно почти сразу начинало жить своей жизнью, обрастало текстурами и мелочами, встраивалось в мир, притворяясь, что существует уже давно. Видя и чувствуя это, я бы отнюдь не удивился, если бы узнал, что мой родной мир с Москвой, «Песнью о вещем Олеге» и динозаврами был создан, например, в начале двадцатого века декадентствующим демиургом.

Юлифь дом мой разругала в пух и прах: слишком маленький, слишком крестьянский, и пахнет в нем луком, и слуг нет, чтобы затопить печь.

Чтобы накормить Юлифь ужином, мне пришлось создать пару бутылок вина, головку сыра, вяленую свиную ногу и большой пирог с индейкой и яйцами. К концу ужина она сменила гнев на милость и сказала:

– Чтобы гостеприимство оказалось достаточным, прошу вас помочь мне с омовением, а затем согреть мою постель.

– А как же ваш муж? – удивился я.

– О, он очень спокойный! – уверила меня Юлифь. – А если накрыть гроб покрывалом, то еще и незаметный!

Все же я отказался от оказанной чести. Эта встреча очень смутила меня и выбила из привычного ритма. Как только дама уснула на печи – гроб пришлось взгромоздить туда же, к стене – я пошел и продолжил созидание мира.