Денис Тихий - Руны и зеркала

Липучка криво ухмыльнулся и столкнул колбу на пол. Тонкое стекло разлетелось вдребезги, кофе расплескался по бетонному полу, забрызгал замшевые туфли Липучки.

– Курва его мач! Естэс хоры умыслово! Что ты себе позволяешь?! – завизжал Камински с такой ненавистью, что у Липучки отнялся язык. Он вздернул руку с чипером, увидел стрелочку с надписью «назад» и тут же нажал рычажок. Чип! В глазах Липучки полыхнула магниевая вспышка и проморгавшись…

…он увидел совершенно целую колбу с холодным кофе на столе.

– Давайте-давайте! Иначе не поймете! – подзадоривал его Камински.

– Ну уж нет! – крикнул Липучка и отбросил чипер на стол. Профессор мгновенно схватил аппаратик и впился глазами в дисплей – на нем горела стрелка с надписью «вперед» и какой-то числовой индекс.

– Ага! Получилось! Ну и как вам? – затормошил он Липучку за рукав.

– Вы… Вы на меня кричали. Ругались на каком-то языке! – Липучку трясло, опыт произвел на него огромное впечатление. – Вы что же… Не помните?

– А я о чем толкую! Знания о последствиях выбора остается только у того, кто воспользовался чипером.

– Черт! Да ну их, эти фокусы. Никогда больше в руки его не возьму, – сказал Липучка, вытер ладони об плащ, схватил колбу и жадно глотнул мерзкого кофе. Хотелось выпить, но профессор не держал в бункере спиртного.

Камински открыл сейф и убрал в него чипер. Единственный ключ от сейфа висел у него на шее. Часы на бетонной стене, закатанной в два слоя бледно-зеленой краской, показывали семь вечера. Камински уставился на Липучку, задумчиво покусывая губу, казалось, что стекла его очков отражают много больше света, чем на них падает.

– Динь-динь! Пора спать, – сказал профессор задумчиво. Такая у него была манера намекать собеседнику, что от него устали и пора бы ему восвояси. Эти его «динь-динь» могли прозвучать в любое время дня и ночи.

Липучка представил себя спотыкающимся по темным буеракам профессорских угодий к придорожной закусочной «Дикий пончик». Он приехал сюда на такси, после звонка Камински, которому не терпелось похвастаться Липучке новой игрушкой. Тащиться назад, по грязи, под дождем – Липучке казалось, что наверху идет дождь. В замшевых туфлях, забрызганных кофе. Он опустил взгляд и увидел, что туфли девственно чисты. Ах, да, «чик!» и я на плато номер ноль. Вид туфель почему-то окончательно его добил.

– Профессор, вы не будете возражать, если я у вас переночую? – спросил Липучка заискивающим голосом. Он ночевал в бункере два раза, старался не злоупотреблять.

– Так, овшем, – ответил Камински. – Ночуйте. В сто первой комнате у меня свободно.

Это он так шутил – свободно у него было во всех жилых комнатах.

Липучка стащил с себя туфли и не раздеваясь завалился на армейскую кровать. Нащупал во внутреннем кармане фляжку, заведомо пустую, но он всё равно вытащил, отвинтил пробку и перевернул над сухим ртом. Пусто. Он выключил лампу, стоящую на полу, уставился в темноту, думая, что ему предстоит бессонная ночь и мгновенно уснул. Ему приснились сальные губы Киклза, одни только губы, висящие в сумраке над зеленым столом.

– Поговорим о деньгах, Липучка? – спросили губы.

– Я принес, – ответил Липучка, лихорадочно роясь в карманах плаща, раздвигая пальцами невесть как попавший в карманы жирный чернозем, камешки, битое стекло, тугие корни травы, юрких дождевых червей.

– Не спеши, – улыбались губы Киклза. – Жизнь непоправима у спешащих, чуешь?

Липучка ухватил пальцами пачку баксов, потащил их из кармана наверх, с облегчением швырнул на стол. Губы Киклза расхохотались – вместо денег по столу разлетелись прелые осенние листья. Липучка взвыл и стал выворачивать карманы на стол: школьный мелок, солдатик, стеклянные шарики, окурок, ржавые монеты, пивные пробки, свисток, презерватив, чипер. Чипер! Ч.И.П.Е.Р.!

– Сейчас! Я всё поправлю! – засмеялся Липучка строго подобравшимся губам Киклза.

Он схватил со стола чипер и отчаянно потянул рычажок. Заело! Закоксовался, приржавел, хана! Он потянул его так, что чуть не сломал палец. Из чипера, как из-под буксующего колеса, полетела земля, гравий, брызги. Полыхнул магний: «Чип!»

Липучка проснулся от собственного крика – сердце колотилось, как после погони. За стеной раздавалось басовое гудение, словно Гавриил продувал свою трубу перед исполнением финального фокстрота. Липучка вскрикнул от ужаса, отмахнулся в темноте и свез пальцы об стену бункера. Бункер! Он в бункере! А гул – это профессор парит в потоках воздуха. Липучка опять схватился за фляжку, припал к ней губами, вдохнул запах, оставшийся от виски, выпитого днем. Горячая судорожная сеточка сжала левую почку.