Александр Пятницын - Взглянуть и… увидеть?

Грязный город, мерзкий… я иду по дышащим в затылок улицам и дворам, по крикливо-злым базарам и ухмыляющимися висельниками площадям, по прижавшимся к земле чердакам и разросшимся и жадно пожирающим души подвалам. Я всегда стараюсь хоть ненадолго окунуться в атмосферу чужой жизни, почувствовать её биение, своими собственными ноздрями ощутить наполняющие её смрад и зловоние, прежде чем начать… выполнять свою работу. Наверное, мне уже давно стоило бы оставить это бесполезное занятие и отдать всего себя делу. Я был во многих мирах, я ходил по многим улицам и видел многие солнца. Я много раз окунался в чужую жизнь, и каждый раз убеждался, что она так же страшна и неприглядна, как мне и казалось. И всё же я всегда брожу по чужой земле, просто так, без цели. Я много раз задавал себе вопрос «зачем?», и много раз находил сотни удобоваримых ответов. Но главный, истинный ответ так и остался за посеребренной завесой тайны. Зачем?..

День превратился в вечер, а вечер почти перешёл в ночь. Ноги вынесли меня на небольшую площадь; когда-то вымощенная полированной, наверняка ярко сиявшей на солнце брусчаткой, сейчас она вся покрыта толстым слоем грязи и мусора. На одной из куч облезлые бродячие коты дерутся за полусгнившую голову рыбы. Высокие стены домов нависают над маленькой забытой всеми площадью, хищными птицами падая сверху. Над головой остался лишь маленький клочок неба. Небо… оно всегда манит, игриво подмигивает звёздочками и дарует силу пережить липкие объятия ночного мрака. Но здесь даже оно кажется тусклым и блёклым. Кажется, даже оно, всепонимающее и всепрощающее, отвернулось от этого мира.

На противоположной стороне видна серая потрескавшаяся стена. Кто-то когда-то пытался сделать её белой, но это было так давно, что следы той давней попытки почти неразличимы. По бокам от высокого входа стоят две разбитые статуи. Вырезанные из легчайшего белоснежного мрамора невинные девушки мило улыбаются, приглашая войти. Вернее, улыбались, пока их не осквернили и не изуродовали чьи-то грубые похабные руки. Изнутри доносятся крики.

Несколько осторожных шагов, несколько шлепков по дряни столь однородной, что теперь не поддаётся опознанию, и я внутри. Когда-то это здание было местной церковью. Тоже статуи, с разбитыми до неузнаваемости лицами. Искорёженный алтарь. На стенах фрески из местного бытия, под слоем грязи и копоти кажущиеся злобными пасквилями на самих себя. Ряды сломанных скамей. Выбитые и уже успевшие почернеть от времени окна. Или это постаралось не время, а огонь? У стены жалко плачет старик в изорванном грязном балахоне. Его лицо густо залито кровью, лишь белки глаз разбитыми яйцами сверкают во тьме. Над ним стоят двое столь же грязных оборванцев. Один из них держит факел, и тени причудливо играют на их лицах. На алтаре жалобно всхлипывает черномазая девчонка, лет пятнадцати. На ней пыхтит ещё один оборванец… десяток других ждёт своей очереди…

Я тихо отступаю в тень и выхожу из церкви. Из навечно осквернённого святилища богов столь же древних, как и сам этот мир. Отвратительный, омерзительный, гадкий, стелющийся перед сильными и беспощадный к слабым. Мне больше не хочется бродить по нему. Всё что нужно я уже увидел. Скоро сюда придёт Тот, кто вправе судить. Судить и карать. Наверное, мир чувствует это, и, не думая о завтрашнем дне, старается урвать как можно больше от этой жизни. Ещё капельку удовольствия, ещё чуть-чуть, пока ещё есть время…

Воздух в этом мире уже пахнет гнилью. Люди этого ещё не ощущают… пока не ощущают… но окрестные собаки уже начали выть в небеса в порыве безнадёжной мольбы. Это бессмысленно, их не простят. И людям не будет легче, ведь когда делишь вину с тем, кто тебя любит, она возрастает вдвойне. Но они всё равно воют. Зачем?..

Гниль, терпкий запах человека, который ещё дышит, но на которого уже начинают садиться зелёные мясные мухи. Смрадом несёт отовсюду. Ненависть, боль, желание, страх… сильнее всего пахнет из центра города, из сверкающего белоснежными стенами дворца. Быть может, ты тоже чувствуешь что-то, повелитель здешнего мира? Сегодня утром стены твоего дворца казались бордовыми. Тогда их окрасил рассвет. Сейчас же…

– Серые боги покарают вас, нелюди! – раздаётся позади хриплый голос того грязного священника в порванной рясе. Следом доносится приглушённый расстоянием глухой шлепок. Как будто тяжёлый кованый сапог попал по чему-то достаточно твёрдому, но в то же время не столь звонкому как металл. И я чувствую, как душа старика уходит из этого жалкого мира.