Ирина Севастопольская - Папа Лев

Жила-была одна девочка, которая всего боялась. Боялась монстров, которые приходили к её порогу, дышали в стекло и рисовали на нём непонятные ей знаки. Боялась боли, которая живёт в сердце. И однажды ей бояться надоело. Ну вот надоело, и всё тут. И она вышла на порог своего дома посмотреть в глаза своим монстрам. И они её сожрали. Целиком. Мееедленно и со вкусом, высасывая мозг из костей и хрустя нежными хрящиками, и никто не слышал, как она кричала, потому что тишина заткнула всем её друзьям уши. Больно ей было до самого конца и немного дольше.

Жил-был один мальчик, у которого вместо сердца была зелёная калитка. Люди, которые находили дорогу к его сердцу, могли пройти сквозь неё в разные страны. Всегда в разные. Постоять на берегу моря, отправиться с рюкзаком или налегке в синие горы, разыскать потерянный тысячи лет назад город в пустыне, пройти сотнями дорог и вернуться домой сразу, как только поймёшь, что надо возвращаться. Странные существа приходили выпить чая у его костра, и каждое существо приносило с собой свою историю – бывало, и не одну, и никогда не уходило без истории на обмен – эти сказки, казалось, рождались, из самого воздуха – терпкого и пьянящего, полного осенних трав в полнолуние. Однажды мальчику надоело, что все ходят туда-сюда через него, и никому не нужен он сам, а только его калитка. И он разобрал её на дощечки и сжёг. И всю оставшуюся жизнь прожил мертвецом среди людей. Жил и помнил ветер своих стран, и все истории у костра помнил тоже.

Жили-были два брата, одинаковые и разные, как две капли воды. Они семнадцать лет искали себя и друг друга, а когда нашли, сражались три дня и три ночи, а потом столько же разговаривали, хохотали и травили байки. Они договорились встретиться в Городе, чтобы быть вместе и никогда не разлучаться, деля пополам кружку воды, лепёшку хлеба и все дороги, которые лягут им под ноги. Ни один из них до Города не дошёл, оба увязли в болоте. Каждый в своём, потому что они забыли, что вместе они сильнее, чем каждый сам по себе.

Жили-были две полевые мыши. Рыжие-рыжие. Как солнце.

Они ходили друг к другу в гости, делились зерном с поля, рассказывали байки и сказки у камина тёмными осенними вечерами. Всё эти мыши умели делать хорошо, одного не умели. Не умели сказать «Не уходи» и «Ты мне нужен». Их так научили, что нельзя такое говорить, вот они и молчали. Жить это им не мешало, разговоры разговаривать тоже.

Ровно до того дня, когда одна мышь к другой в гости на вечерние посиделки не пришла.

Искать? Может, так и нужно… Бежать? Куда бежать, на улице темень, серость, дождь и ветер воет, как стаи голодных котов, того и гляди, схватят за шкурку и сожрут.

И осталась мышь сидеть перед камином одна, а чтобы не так тоскливо было, сделала из диванных подушек чучело своего друга. И разговаривала с ним долгими зимними вечерами, когда снег заметал поля и леса, радуясь тому, что есть хотя бы это – память. И что можно вот так – как будто рядом.

Давай последнюю, и спать пойдём, завтра в школу рано вставать. Жили-были два нечеловеческих существа, которые половину своей жизни пытались жить людьми. Криво у них это выходило, но пытались они честно. Засовывали себя в человеческие шкуры, обрезали щупальца по контуру, чтобы не высовывались, отпилили крылья, загнали внутрь себя шипы. Разговаривали с одними только людьми и так привыкли к этому, что, когда встретили друг друга, очень долго не могли наговориться. А когда наговорились, вернулись к человеческому обличью. Потому что привычнее. Потому что привыкли говорить с людьми, силы свои соизмерять под людей – чтобы не зацепить – и потому что собой жить сложнее всего. Одному из этих существ сложнее жить, а второму – собой. Обоим сложно. Так-то…

Спи, умница пушистая. «Крысы знают, о, мастер Гофман, как всё было на самом деле…»

Хмыкнула, задула свечу, погасила свет совсем.

А ты, отвернувшись к стене, чертишь на её гладкой поверхности руны, только тебе известный алфавит, только тебе понятные слова, не верю, не стану верить, текут по щекам горячие ручейки, не стану, и всё тут. Жили-были два человеческих существа, мальчик и девочка, она умела делать, он умел видеть, и когда они взялись за руки и шагнули с той скалы вниз, они полетели. Высоко. И Живоглоту только и досталось, что перья из их крыльев, да и то только те, что выпали сами, когда они расправили крылья – столько лет не летать, ещё бы… И он помогал ей смотреть, а она помогала ему делать, они научились, потому что обоим было надо, и потом всегда так было.