Виктор Новоселов - Сколько тебе осталось?

Тогда, пока мое тело совершало пару тяжелых вздохов между гулкими ударами сердца, слишком многое стало явным, и я ужаснулся своим открытиям. Все эти люди, каждый человек, которого я когда-либо встречал, были обречены. Но от отчаяния их всех спасало то, что они не знали, когда за ними пожалует жнец. А я это знал. Я загодя знал, что мама умрет, хотя тогда еще и не понимал этого. И также в эту трудную минуту я почему-то вспомнил моего ангела-хранителя, ту девушку из больницы, что пахнет цветами и умеет забирать чужую боль. Я неожиданно понял, что этого светлого человека уже не было среди нас.

Я так и не смог справится со смертью матери. Точнее, я не смог справиться со странным проявлением чувства вины. Я убедил себя в том, что мог что-то изменить. Я тысячи раз прокручивал в голове наш последний разговор с мамой, и корил себя за то, что мог как-то помешать свершиться трагедии и не сделал этого. А затем я взвалил на себя вину еще и за то, как позволил себе мечтать о том, что через час мама станет супергероем.

Мне тяжело было с этим жить, я закрылся ото всех. И никто не мог мне помочь, ведь никто не знал про цифры. В школе с тех пор я мало с кем общался. Отец со временем еще раз женился, и я, посчитав это предательством, перестал общаться уже с ним.

Нет, моя мачеха не была плохим человеком. Сейчас, когда прожил на этом свете довольно долго и повидал некоторые вещи, то могу сказать, что мне даже повезло с ней. Но она так и не нашла путь ко мне, хотя честно пыталась.

А затем, когда я учился в одиннадцатом классе, у меня родилась сестра и я, вместо того чтобы поступить в местный вуз, как планировал раньше, просто ткнул наугад пальцем в точку на карте страны и поехал туда учиться.

Нельзя сказать, что я полюбил этот город. Он был таким же серым и безликим, как и мой родной. И я так и не нашел здесь искомый покой. Правда, как я понял позднее, это было скорее связано с тем, что тогда, в юности, я просто пытался убежать от самого себя, но почему-то все равно захватил себя с собой.

За все то время, что я живу здесь, я ни разу не позвонил домой и не поговорил с родными. Раньше я искренне их ненавидел, а теперь мне было невероятно стыдно за свои выходки. Я знал, что не смогу им рассказать, о том, что гложет меня, я не хотел взваливать на них это. Но без откровенных объяснений им меня не понять. Посему я решил остаться для своей семьи неблагодарным и инфантильным переростком. Пусть они лучше думают, что я до сих пор на них зол. Пусть думают, что мне не до них. Это лучше, чем горькая правда, в которой я пребывал на грани безумия и старательно выстраивал вокруг себя вакуум из отчаянного одиночества.

Да, у меня были коллеги, были сокурсники, приятели, товарищи, но тут у меня не было ни одного близкого друга, ни одного человека, что знал бы меня слишком хорошо. И меня это полностью устраивало.

Здесь я чувствовал себя словно некий секретарь смерти. Я был абсолютно незаметен для простых людей, а сам сновал в толпе и сверял фактически отведенное людям время с тем, что указано в формулярах.

Ведь любой человек, которого я видел, сразу же получал от меня совсем не ту оценку, что принято давать в социуме. Вот красивая девушка улыбнулась мне на улице, а я, улыбнувшись в ответ, уже знал, что через пару лет ее жизнь оборвется. Бабушка, что сидела у подъезда и жаловалась всем соседкам на сердце, должна вызывать в окружающих некую сдержанную жалость. Но я-то знал, что она переживет их всех, а еще и, в придачу, своего сына и его молодую жену.

Единственное, над чем у моего «дара» не было власти, так это отсутствие прямого зрительного контакта с человеком. Я не мог видеть таймер в зеркале, телекамера не передавала его изображение, а фото не сохраняло текущее значение таймера. Посему я не могу сказать, когда умрет твой любимый киноактер или известный спортсмен.

А еще, по вышеуказанной причине, я не знал когда умру я. Я перепробовал слишком многое, пытаясь это выяснить. Системы зеркал, фотоаппараты, камеры широкого спектра, дагерротипы – все без толку. Однажды я докатился до того что срезал лоскут кожи со своего лба, но это, естественно, тоже ничего не дало. Я чувствовал, что этот таймер идет, я не обманывал себя собственным бессмертием. Секретарь смерти не мог проверить по своим архивам лишь одно имя – свое собственное. Кажется, установить дату окончания моей службы, представиться возможным только при личной встрече с нанимателем.