Гордей Егоров - Проект «Тревожные Небеса»

Плачет. А я уже не могу остановиться:

– Мы все живём поневоле. И умираем так же. Поневоле. Вот слышала фразу «добрая воля»? Наверняка слышала. А есть такое: «добрая неволя». Это когда вроде не по твоей воле случается жизнь… А ты принимаешь это. Говоришь: а будь по-твоему! И через время оказывается, что это всё к добру было для тебя. Сколько раз это было уже в моей жизни? Да сотни. Тысячи, наверное. Вот назвал это «добрая неволя». Что молчишь? Добрая неволя с нами приключилась.

Слушаю. Серое лицо напротив меня больше не кривится.

– Не мы выбирали, случится с нами то, что случилось или нет. Не мы выбирали. Но мы выбираем, что и как нам делать с тем, что приключилось. И то, что мы выберем, то и будет. Так?

Молчит. Но тишина перестаёт быть холодной. Темнота перестаёт быть злой.

– На третьем этаже моя бабушка жила. У меня ключи есть.

– Прекрасно, милая моя. Замечательно, Шура. Мне бы только вползти туда.

Почему-то я начинаю смеяться. Мне смешно.

Мне. Я не попал в убежище. Ворота закрыты уже часов шесть, а я снаружи. Нога прострелена, лекарств нет. Антидотов нет. А я хрипло ржу.

– Третий этаж…

Вижу, что она тоже улыбается.

Бабка у Саши что надо. Запасов еды могло бы хватить на пару лет при разумном использовании. Жаль. Мы умрём не от голода. Первым делом нахожу аптечку.

– Как звать бабулю твою?

– Аней.

– Спасибо тебе, баба Аня! От души!

Неверный свет от восковой свечи выхватывает из темноты шкафчика названия на коробках: цефтриаксон, амоксицилин, ципрофлоксацин, амоксиклав, стрептоцид, азитромицин… проверяю даты выпуска. Всё свежее. Антибиотики, анальгетики и противовирусные всех мастей и марок. Лезу дальше – шприцы и… морфин в ампулах.

– Она у тебя медик?

– Да. У нас семейное. Мама тоже.

– Уколы умеешь делать?

– Да.

Отламываю головку ампулы. Протягиваю ей.

– Это нельзя. Это дяде Серёже, соседу… у него рак…

– Саша, дяди Серёжи тут нет. Он либо мёртв, либо в убежище. Зато тут есть мы. И мы хотим жить. А чтобы выживать, нам с тобой очень нужно, чтобы я снова мог ходить.

Смотрит на меня. Молчит секунд десять.

– Так не пойдёт, – вижу, что начинает злиться. Это хорошо, – Думаешь просто в блаженство провалиться? И это поможет нам выжить?

– Предлагай. Ты тут врач, а не я.

– Ползи к дивану. И готовься терпеть.

Приносит ещё свечу. Электричество отключили, чтобы люди охотнее шли в убежище. Или чтобы сдохли быстрее. Воды тоже нет. Зато есть десять миллиграмм морфина. Нога настолько одеревенела, что укол я почти не чувствую. Каково ты, наслаждение, о котором грезят миллионы? Саша разрезает джинсы чтобы промыть рану. Не хочу туда смотреть, но не выдерживаю.

Приступ тошноты спазмом перехватывает горло.

– Терпи!

Резкий запах спирта. Снова приступ тошноты и… боль.

– А-а-ш-ш-ш-ш… – сдерживаю крик.

Смотрю на свечу. Этот танец завораживает. Дышу вместе со свечой. Я знаю, что я – не моя боль. Свеча мне поможет. Дыши со свечой.

– Навылет прошла.

Свеча тоже дышит со мной. Я смотрю на неё, а она смотрит на меня.

– Тебе повезло.

– В чём? Что меня подстрелили? Или что оперирует меня шестнадцатилетняя недоучка при свечах? – я вдруг сам слышу свой голос со стороны. Почему мне кажется это таким смешным?

Саша надувает щёки. Я слышу, как начинаю ржать.

– Не обижайся, я же пошутил!

Она берёт диванную подушку и подкладывает мне под ногу, чтобы промыть рану с другой стороны. Я снова смеюсь.

– Заткнись ты уже, – огрызается она. Я приподнимаю голову, чтобы посмотреть на ногу. Она накладывает повязку. Вижу, что руки у неё дрожат.

– Давай потуже, Шура! – она вся так дрожит, что чуть бинт не роняет, – Слушай, это же не конопля! Почему мне так весело?

Её личико снова кривится, а по щеке стекает слеза. Однако она не останавливается. Всё туже и туже оборачивает ногу.

Я снова смотрю на свечу. А она смотрит на меня. Укоризненно. С осуждением.

– А что я такого сделал?

– Ничего.

– Это ты сказала?

Поворачиваюсь к Саше. Потом к свече. Дьявол.

– Всё. Готово.

Она отклоняется назад и плюхается на попу. Потом ложиться на пол и сжимается, обхватывая колени. Маленькое тельце начинают сотрясать беззвучные рыдания. Я переворачиваюсь и прощупываю ногу. В том месте, где была рана – тугая белая повязка с красным капельным рисунком и далёкое, как раскат грома за горизонтом, послевкусие боли.

– Да ты волшебница!

Она мотает головой.

– Нет!

– Да!