Сборник - Все зеркало

– Да, мой господин, – улыбнулась Тейша.

Халиф прищурился.

Губы его приоткрылись. Высунулся и спрятался язык.

– Любишь меня?

Опустив глаза, Тейша кивнула.

– Повернись, – приказал халиф.

Девочка переступила ногами, оказавшись к нему спиной.

Раздался щелчок – и перед Тейшей опустилось зеркало. Она отразилась в нем мутным пятном, зато лицо халифа за ее плечом оказалось четко очерченным.

– Ах, красавица! – сказало зеркало.

Отраженные глаза зажглись страстью. Пальцы, унизанные перстнями, коснулись заплетенных в косички волос.

Тейша вздрогнула. Но не от страха, от ожидания.

– Волосы – шелковые удавки, поймавшие мое сердце! Лицо – солнце! Под твоим взглядом я таю, как козий жир!

– Еще! – шепнула Тейша.

Там, в зеркале, руки халифа накрыли ее маленькие, не оформившиеся еще груди.

– О, груди твои – два холма, с которых истекает жизнь. Живот – гладкая пустыня с прохладным колодцем пупка. Бедра твои…

Длинное, до пят, платье Тейши поползло вниз.

– Это все правда?

– Конечно, – произнесло зеркало. – Я подарю тебе весь мир, ты достойна этого, рахат-лукум моего желания. Все богатства, все халифаты, что есть, все акыны будут петь твое имя… Как тебя зовут?

– Тейша.

– О, как славно. Наклонись, пожалуйста…

Боль была в спине. Боль была внизу живота.

Бархат укрывал Тейшу. Платье тряпкой валялось в пыли. Зеркало было черным.

Тейша лениво подумала, а стоит ли теперь его чистить, ведь теперь она, наверное, переселится в шатер наложниц, у нее будут подарки, дорогие ткани, драгоценности…

У нее все-таки удивительная, сказочная судьба!

Вздохнув, она завернулась в кусок бархата и встала. Обоз расположился у древнего колодца, ветви сухого дерева резали красный круг солнца. Горели костры, что-то жарилось, недалеко пофыркивали лошади.

– Госпожа, – поклонился откуда-то взявшийся багатур, – разрешите.

Тейша отошла в сторону.

Багатур, кряхтя, спустил зеркало, потом мешок, потом скамеечку.

– Госпожа, – он поклонился снова и пропал.

Тейша уселась на скамеечку, зачерпнула песка, определилась, с какого места начнет. Наверное, это ненадолго, просто сейчас некому чистить…

Ладонь совершила круговое движение.

– Тварь, – услышала она вдруг шепот халифа из-под пальцев. – Худющая, костлявая… Нет, даже Мирьям лучше…

Тейша так и не заметила, что плачет.

Слезы текли, а она чистила, чистила, чистила.

Зеркало же не останавливалось…

Сколько себя помню, у нас, в Коста-да-Соль, всегда творилась какая-то… полная дичь.

Нет, честно, ну.

Взять хотя бы Маман Муэртес, которая жила на отшибе, старуху эту. Мать семейства из неё, как из меня мадам в кружевах. Я и рюши, представили, да? Уржаться. Детей она на дух не выносила, да и людей вообще, впрочем. Но если к ней заявится жёнушка, которая хочет безопасным образом овдоветь, например, то пара бутылок рома и горсть побрякушек смягчат сердце чёрной стервозы, смажут нужные механизмы, типа того.

А вот дети – нет, никаких исключений, вы чего. Вон, когда Тереза втрескалась в того офицера и прибежала к Маман Муэртес за помощью, ну понимаете, какого рода, то самое, да? В общем, она подарков натащила целый рюкзак, и как не раскокала по дороге. Дура, конечно, в свои четырнадцать была, я на год младше, и то умнее. Короче, Маман её с порога спустила вместе с бутылками, даже слушать не стала. А Тереза через день слегла – оспа.

Оспа в наше время, ну?

Какие морячки-офицеры потом, с щербатым лицом…

Но Маман Муэртес на самом деле ещё ничего, если к ней со всякой хернёй не стучаться, то дело иметь можно. У меня-то она товар на рынке брала и не морщилась. А чего, хорошая же рыба, свежая, чего мне своих же обманывать. Городские – ладно…

Или вот Горбатый Камень, знаете такой? На берегу Тиете лежит один валун, с него ещё наши, кто победнее, бельё полощут. В общем, по ночам, особенно на молодую луну, туда соваться – гиблое дело, потому что там в это время Ла Льорана младенца купает. Ну как младенца, булыжник в пелёнках просто, как говорят, я-то не проверяла. Хоакин вот ходил, видел, потом рассказывал – ничего с виду, баба как баба, замотанная только до ушей и плачет всё время. Типа что же ты, сыночек, не дышишь, что грудь не берёшь… Ближе подходить нельзя, у неё руки – метров пятнадцать, вытянет, за шею схватит и в воду, и в воду. Взрослых топит просто, а детей с собой забирает…

Ну, мы уже тогда по её меркам не дети были – мне тринадцать, Хоакину семнадцать, а Лу, его младшей типа, она с ним всё время таскалась, семь лет.